Содержание:
УТКА НА БОЛОТЕ 1
СЛОВА НА ЯЗЫКЕ ВРАГА 4
ТРОЕ СУТОК ВЫДЕРЖКИ 8
ОБ ОГНЯХ-ПОЖАРИЩАХ, О ДРУЗЬЯХ-ТОВАРИЩАХ 10
МИРНЫЕ СЛОВА 16
ПУТЕШЕСТВИЕ В СВОЕ ПРОШЛОЕ 17
ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТЬ НИЖЕ НУЛЯ 19
СТУЧИТ НА СТЫКАХ СОСТАВ... 24
Засада
Марк Соломонович Гроссман - участник Великой Отечественной войны с первого и по ее последний день. Неудивительно, что тема боев проходит через все творчество писателя, через его книги: "Прямая дорога", "Птица-радость", "Ветер странствий", "Вдали от тебя", "Избранная лирика" и другие.
И в новом произведении Гроссман верен этой теме.
"Засада" - повесть об армейских разведчиках в годы Великой Отечественной войны. Она была написана на Северо-Западном фронте, отдельные ее главы печатались в газетах действующей армии.
УТКА НА БОЛОТЕ
Ночь над окопами - душная, сырая. Болота парят, и, кажется, весь воздух заражен запахом скользкой гнилой травы, жирного ила, разлагающихся листьев.
Швед лежит в окопе - мелком колодце на три угла, сколоченном из сосновых бревен, - и глядит в черное тяжелое небо, в котором тихо вздрагивают звезды.
В трясину иногда падает снаряд, чавкая, разбрызгивает грязь, и еще долго потом на этом месте пенится и пузырится мутная неспокойная вода. Изредка то там, то здесь щелкают сухие винтовочные выстрелы, и снова тишина растекается окрест.
- Старшина, а старшина! - внезапно поворачивается к Смолину Швед. - Ты кого-нибудь любил, старшина?
- Спи! - ворчит Смолин и затягивается дымом ядовитой, отсыревшей махорки. - Раз выпал отдых - спи.
- А я уже никого не смогу полюбить, - хрипло бормочет Швед. - Для любви сила нужна, а я ее всю в злобу обратил, и одно мне теперь надо - мертвый враг.
- Спи, Арон, - мягко советует Смолин. Ему самому хочется поболтать с товарищем. Но на войне, где каждый час и каждая минута - свист снаряда или выстрел, где смерть не пощадит тебя и сонного, - на войне горько толковать о войне. Душа тоскует о тишине и спокойствии, о родном небе, где голубиный гон и мягкие, медленные, никому не опасные облака.
Но со Шведом не поговоришь об этом. Все сожгла война у этого маленького, острого, похожего на мальчишку, разведчика. Ни дома, ни родных, ни любви. Вместо них и в защиту их осталась одна ненависть к врагу, доведенная до беспредельной отваги. Ненависть, без которой здесь, на войне, нельзя научиться ожесточенному презрению к смерти.
- И я любил, старшина! А как же! - простуженно басит Швед. - Такое есть у каждого - девчонка, ночь и первые губы на веку. А еще я любил море и бычков между камнями - бычков может ловить каждый. И каждый может закоптить рыбку, чтоб погрызть ее перед пивом. И землю под Одессой я любил, и цветы для всех - одуванчики. И море в злой пене, и черные тучи над ним, и лодку, терзаемую волной, - я тоже обожал, старшина... Ты слышишь меня, взводный?
Смолин молчит.
- Нет, ты сухарь, Саша... - беззлобно бранится Швед и поворачивается на бок, укладывая поудобнее на камыш свое малое, не по росту сильное тело.
Может, картинки, возникшие из слов Арона, а может, ночь и добрая дрожь звезд вызывают в душе Смолина далекие, смутные образы: коровы, звенящие во тьме медью колокольчиков; и всхрапы коней в ночном; и первая в жизни зорька, охотничья зорька на уток.
Вот он стоит, Санька Смолин, между камышами озерца, и метелки растений касаются его лба, будто это пух легкой, белой бороды дедушки Терентия. Мальчишка вцепился в огромное ружье и - всматривается, вслушивается в уходящую темь, ожидая своей начальной птицы.
И вот наконец - пронзительный в тишине свист утиных крыл, и короткое "Крря!". Санька с нежданной легкостью кидает к плечу долгоствольную отцовскую уточницу десятого калибра. Будто конь копытом толкается выстрел, мальчишка валится навзничь, все же успевая заметить: птица, наткнувшись на дробь, черным комком низвергается с неба.
Санька перезаряжает ружье, слышит новое "Крря!" - и снова палит в стремглав летящую утку.
"Крря!"... "Жвяк!" - .как в детстве звучит ночь.
- Ты слышишь, старшина? - раздается голос из соседнего окопа. - Утка кричит, селезень - тоже.
Смолин вздрагивает и оборачивается.
Над бревешками, по соседству, вырастает черная фигура. Это - Иван Намоконов, охотник с Енисея, эвенк, почти немой человек, ибо говорит он не чаще, чем стреляет.
Смолин вслушивается в ночь, пытается понять, о чем толкует товарищ.
Швед тоже поднимается с камыша и, поеживаясь от сырости и прохлады, прикладывает к уху ладонь.
Разведчики замирают.
Швед шепчет почти на ухо Смолину:
- Это на болоте, Саня. Возле пустого немецкого дзота. Я ползал там.
- Пожалуй, так, - неторопливо соглашается Иван.
Бойцы снова залезают в окопы. Мокрый камыш скрипит под их телами, будто сварливо жалуется на тьму и тишь. Намоконов набивает махоркой короткую трубку и, заслонившись полой шинели, чиркает спичкой. Он сидит в своем окопе, прикрыв глаза, беззвучно сосет мундштук и слушает понятные ему слова ночи. Утка и селезень кричат попеременно, и эти "Крря! - Жвяяк! Крря! - Жвяяк!" - точно звуки из другого мира. Если б солдаты могли видеть во тьме, они заметили бы на губах Намоконова подобие иронической улыбки.
Так, не выпуская из зубов погасшую трубку, Иван засыпает.
Утром Смолин отправляется в штабной блиндаж. Вернувшись, присаживается у костра, хмурясь, потирает ладони над огнем.
Швед вопросительно смотрит на взводного.
Тот отрицательно качает головой.
- Пока нет работы.
Обычный день ничего не оставляет в памяти. Постреливает враг, изредка отвечают наши; бомбежки чередуются с артналетами; скрипят зубами раненые; скребут себя тупыми бритвами солдаты.
И снова над лесами и болотами, над кровью и грязью войны опускается сказочная ночь в зеленых или голубых кляксах звезд.
Уже седьмой день немец ведет себя смирно. Наши артиллеристы, обороняющие подступы к Валдайской возвышенности, почти полностью перемололи полк горных егерей, пытавшийся обойти трясину. В дивизии "Мертвая голова" из каждых трех солдат два убиты или ранены. В ее первом полку и шестьсот семьдесят четвертом батальоне посадили в окопы всех писарей и денщиков. Дивизия испанцев, красивая и чрезвычайно воинственная на парадах, здесь быстро заросла грязью и утеряла всякую охоту к подвигам.
Генерал-полковник фон Буш, кавалер рыцарского креста, две недели подряд атаковал позиции 11-й армии, полагая, что ему удастся с ходу форсировать Ловать и топи. Пехота день и ночь ломила русские фланги, но вскоре, к крайнему удивлению генерала, выяснилось, что 30 и 290-я дивизии топчутся на месте, истекают кровью и зарываются в землю и грязь болот. Это была начальная расплата за стратегию "молниеносной войны", за тевтонское самодовольство и пренебрежение разведкой. Однако шло лишь начало кампании, и полки, смявшие Францию, Польшу, Бельгию и Голландию, верили еще в свою звезду, в свою силу и неотразимость.
- Пожалуй, обжегся немец, - вслух размышляет Швед. - Это ему не Виши, и Петенов здесь нет, прошу извинения у дорогого французского народа.
- Рано списываешь фон Буша, - усмехается Смолин. - Травленый волк, собака.
- Теперь не попрет, сломя голову.
- Как знать...
Кто-то негромко говорит в темноте:
- Не пугайте Ваську Тляша. Очень страшно Ваське слушать такое.
Тляш - его окопчик по соседству с клетушкой Шведа - молчит, будто не слышит.
- С такими ручищами я б никого не боялся! - посмеивается Андрей Горкин, маленький круглый и бесшабашно веселый человек.
В ночной дали опять глухо, точно со дна болота несется тягучее картавое "Крря!" Пауза - и в том же конце топи звучит короткий ответ селезня - "Жвяяк!".
Смолин рывком поднимается с камышовой подстилки, подзывает Намоконова.
- Останешься за меня, ефрейтор.
- Есть, старшина. Что говорить майору?
- Скажи: ушел. Он знает.
Иван отмечает про себя: взводный одет для боя. Завернуты по локоть рукава гимнастерки. К ремню пристегнуты армейский нож и зачехленная фляга. Автомат - на шее, а магазины с патронами и гранаты укреплены на голове. Значит, не промокнут, если придется ложиться в грязь.
Между нашими и немецкими позициями грузно разлеглась топь. Разведка избороздила ее по ночам вместе с проводниками из ближней деревни. Нащупывали тропы, скрытые водой, по которым когда-то местные охотники шли на утиные плеса́. По этим дорожкам можно добраться теперь к немцам - слушать, смотреть, при удаче - взять "языка".
Противник знает это. Он то и дело палит по болоту, освещает нейтральную полосу и передовую ракетами.
Смолин стоит на опушке, клином вдающейся в топь, и вглядывается, вслушивается в черную даль.
Вот кто-то у немцев зажег фонарь и быстро прикрыл огонь, вероятно, полой шинели. Кустик света был виден отчетливо, значит, до него меньше пяти километров. Надо полагать, батальонный повар в сорок шестом пехотном полку растапливает кухню.