И вдруг ей представилось: лютый мороз, где-то в заснеженном лесу, на поваленном дереве, сидит Андрей и выстукивает на своей рации чрезвычайно важную программу. Мороз жжет, пальцы скрючились, кажется, что кровь застывает в жилах. Радиопитание иссякает. Еще с полчаса работы - и все, конец: Андрей сможет лишь принимать, а не передавать, У радиста Стоколоса другого выхода нет: он просит, чтобы там, в штабе, где тепло и уютно, где не дует и не стреляют, на прием посадили оператора номер один, чтобы Леся, его верная любовь, уступила свое место другому, более опытному. Только теперь Леся поняла, как прав был Андрей: и тогда, когда при матери требовал замены, и тогда, когда в Ворошиловграде не стал извиняться за свое решение, которое так обидело ее. Она кусала губы от своего бессилия, стараясь выжать из "Севера" все, что можно.
- Прости меня, Андрей! Прости, - шептала она, - я виновата была тогда…
- Это, Леся, оттого, что мы не можем поднять и растянуть как следует антенну в этих развалинах, - сказала Аленка, стараясь как-то успокоить подругу. - Доберемся до своих и все расскажем!
- На черта же мне майор дал этот "Север"? Эту же рацию только испытывают. Вот так положила бы ее на кирпич и кирпичом сверху - бах! - сердилась Леся.
- Хоть что-нибудь приняли?
- Сказали, что да. Наверно, для того, чтобы я тут не нюнила.
- Раз сказали, значит, приняли, Леся. Идем.
Они прошли еще несколько километров мимо опустевших хуторов. Скрип от их сапог, казалось, летел к самым звездам, блестевшим в вышине. Вдруг откуда-то раздалась автоматная очередь. Девушки упали. Леся из предосторожности, а Аленке пуля ожгла ногу. Леся склонилась над подругой.
- В ногу, - сказала Аленка, поморщившись от боли.
- Вон недалеко какой-то сарай, - сказала Леся. - Берись за шею, пойдем, а то замерзнем.
Девчата добрались до сарая, который был без крыши, но со стенами и мог защитить от ветра. Под стеной куча соломы.
Леся отбросила вещевой мешок Аленки, чтобы не мешал, и стала бинтовать ногу подруге.
Вдруг в темноте что-то зашелестело. Леся выхватила пистолет. В этот миг кто-то тенью метнулся к вещевому мешку и, схватив его, бросился в соломенную кучу. Леся выстрелила наугад и услышала испуганный крик:
- Гитлер капут! Нихт шиссен! Не стреляйт!
Леся и Аленка переглянулись.
- Не стреляйт! Мы хочем хлеп. Бутер!
Леся достала фонарик и нацепила луч в уголок на солому. Там сидели два немецких солдата, обросшие, худющие. Они пытались разломить замерзшую буханку. Руки их дрожали, а буханка была как кирпич, никак не поддавалась. Солдаты стали жадно грызть хлеб с обеих концов. Даже свет фонарика не всполошил их.
- Смотри ты, - прошептала Аленка. - Как шакалы! Еще и замерзнем из-за этих троглодитов, я от ран и холода, а ты от голода!
Тем временем Леся отобрала оружие у этих вояк. У обоих были автоматы, но без рожков. "Наверно, давно выбросили, чтобы сдаться в плен, да что-то помешало, и они спрятались…" Немцы грызли мерзлую буханку, как собаки кость, жадно подбирали крошки. У одного на голове женский платок, другой весь обмотан каким-то тряпьем.
- Погаси фонарик, противно смотреть на эти морды! - скривилась Аленка.
- Просто невероятно, что летом в этих степях жара свыше тридцати! - проговорила Леся, припоминая переход партизан от Ворошиловграда до Сталинграда.
Ей припомнилось письмо Виктора Майборского, полученное в Сталинграде.
"Милая Леся! Уже несколько дней я начинаю письмо, но все что-то перебивает, и приходится начинать сначала. И вот вчера произошла неожиданная встреча. И с кем бы ты думала?.. Ни за что не догадаешься…"
Эту часть письма Леся знала наизусть. Всегда, когда мысленно читала его, казалось, что сама она побывала в той степи, где в жестоком бою сошлись танки.
"Андрей интересовался, давно ли ты писала мне, - всплывали в памяти строчки. - Я ответил, что Леся писала и о вас обоих, и о том, что вы ее не взяли с собой. "Хватит еще и на ее долю войны! - сказал Колотуха. - А вообще, вы счастливы, Виктор, что вам есть кому писать. Я многое бы отдал, лишь бы переписываться с Галей…" Я сказал тогда Колотухе: "Это хорошо, старшина, когда на свете есть ОДНА!"
"Хорошо, когда на свете есть ОДНА!" - повторила Леся, стараясь шевелить пальцами в сапогах.
"Ну нет чтобы надеть валенки! Проклятая оттепель подвела… Хорошо, что есть ОДНА. А если у одной есть двое?.." Девушка даже испугалась такой мысли. А письмо все дальше бежало строками перед глазами.
"Вот так и окончилась наша встреча. Вместе с ранеными и обожженными танкистами отправили в госпиталь и наших - Андрея и Максима. Сколько пройдено ими от границы по вражескому тылу, а вышли на нашу сторону и надо же - тяжело ранены…"
Что там дальше?
"Ты одна у меня, Леся, на всю жизнь. Только это я имел в виду, когда так сказал нашему старшине. И если я еще жив, то потому, что люблю тебя, Леся!"
- Холод сумасшедший, Лесенька! - пожаловалась Аленка. - Щеки мерзнут, а ноги вроде уже и нет.
- Будем как-то выходить, Аленка, а то и впрямь замерзнем!
- А немцы? Что с ними делать?
- В расход! - решительно сказала Леся, припомнив письмо Майборского и слова о ранении Андрея.
- Может, эти птицы понадобятся нашим? - возразила Аленка.
- Птицы? - скептически отозвалась Леся. - Кому они нужны, когда сотни и тысячи наших людей гибнут каждый день! Прикончим!
- Гитлер капут! - воскликнул один из немцев.
- Вот черти! Я думала, задремали, - сказала Леся и обратилась к солдатам: - Пойдете в плен?..
- Гитлер капут! - сказал один.
- Яволь! - ответил другой.
- Придется взять с собой, - вздохнула Леся. - Но как же мне с вами справиться?
- Зольдат помогать!
- Яволь! Солдат вам помогай!
Немцы смастерили из двух палок и плащ-палатки носилки и положили на них раненую Аленку. Они же и понесли девушку. А Леся шла, неся рацию и оружие. Вспыхивали осветительные ракеты, иногда коротко строчили пулеметы. Немцы мгновенно клали носилки и падали на землю. Стрельба утихала, и солдаты поднимались, несли дальше раненую Аленку заснеженной, изрытой снарядами, бомбами и минами равниной.
До наших позиций оставалось каких-то семь-восемь километров, а Лесе казалось, что перед ними простирается бесконечная, как тундра, снежная пустыня.
Когда рассвело, увидела арбу, запряженную волами и до предела нагруженную какими-то непонятными вещами. Волов погоняла женщина в кожухе, укутанная в теплый плат. Леся решила подождать, пока подъедет ближе.
- Цабе, серый! Цабе! - погоняла женщина быков. - Девушка милая! Куда ехать, чтобы в плен этих вояк сдать?
Теперь Леся поняла, почему издали груз показался странным. На арбе, съежившись, сидели итальянские и румынские солдаты. Было их около сорока.
- А вы уверены, что они живы? - спросила Леся.
- Были живы, дочка! Я их в балке нашла. Там вроде бы затишно, вот они и сгуртовались как овцы. Я побежала на хутор, запрягла арбу - и к ним. "Садитесь, - говорю, - да повезу вас в плен!" Кто мог, уселся. А увидела тебя с двумя фрицами и подумала: знаешь, где позиции наших. Передаю тебе этих вояк. Они вроде еще теплые. Хотя и враги, а люди все-таки… Бери волов и погоняй к своим. Передай, чтобы скорее выметали с нашей земли этих проходимцев!
Женщина еще отдала раненой Аленке свои рукавицы и пошла обратно. Солдаты подвинулись, освободив место для раненой, и Леся крикнула:
- Цабе, серый! Ленивый ты какой!
Напротив всходило солнце - большое, красное, как и летом, но холодное… "Светит, но не греет солнце золотое", - припомнились слова из детского стишка.
Но вот и последние метры до позиции, где стояли гаубицы, накрытые маскировочными сетями. Оттуда прозвучал желанный, долгожданный выкрик:
- Стой! Кто идет?
- Не идем. Едем на волах! - ответила Леся.
- Ну и груз! - схватился за голову красноармеец. - Да твои же пленные фрицы и адольфы в чурки превратились! Так поработал мороз!
Раненую Аленку бойцы понесли в медсанбат, а Лесю и пленных провели в землянку.
Над самодельным столом, сбитым из ящиков, склонились над картой два офицера. В другом уголке два бойца грелись над большими "сковородами" - противотанковыми минами, используемыми как печки, - взрыватели из них, понятно, были вынуты. Пахло горящей серой. Над минами-"сковородами" бойцы держали мерзлый хлеб.
Леся обернулась, отыскивая взглядом пленных немцев, которые ночью ели замерзшую буханку. Они словно ждали этого взгляда, вытянулись и назвались, обращаясь к командиру батареи:
- Ефрейтор Карл Вебер. Второй батальон триста семьдесят пятого полка четыреста пятьдесят второй пехотной дивизии.
- Обер-ефрейтор Отто Герман, штаб триста семьдесят пятого полка.
- Видно, что обер, раз платком укутался! - заметил командир батареи старший лейтенант Петр Заруба и обратился к Лесе: - Вы ранены?
- Что-то с ногами.
Старший лейтенант посадил Лесю на нары и стянул с ее ног сапоги.
- Принесите снегу! - приказал артиллерист и стал растирать Лесины ноги. - Как же это вы без валенок?
- Выходила в тыл, была оттепель, - ответила, оправдываясь, Леся. - А потом ударил такой лютый мороз.
- Так посмотреть на вас, ни за что не скажешь, что вы партизаны, - заметил Заруба. - Привели пленных, о которых ничего не знаете.
- Не было нужды и условий для знакомства. Разведданные я передала по рации.