2
Где-то в углу цвиркал сверчок. Пахло мукой и спелыми яблоками. Тихо шуршала мышь.
Время от времени сквозь лес волнами пробивались очереди крупнокалиберных пулеметов. Все эти звуки, как бы из разных эпох, сплетались, раздирая противоречиями душу Максима и Галины.
Они лежали на полу рядом, укрывшись толстой дерюгой, от которой пахло солнцем и льном. Лежали притаившись и вроде боялись не только говорить, но и дышать. Ее голова лежала на его руке. Губы Максима слегка касались ее чела и волос.
- Чего ты молчишь? - Галина удивлялась, что всегда веселый, говорливый и остроумный Максим вот уже столько времени не промолвил ни слова. Только целует. Да и сам Максим не узнавал себя: впервые он так молчит. Что-то изменилось в нем. Верилось и не верилось, что он вместе с Галей. Ему и радостно было - ведь любит ее, но и тревожно - неизвестно, что сделает война с ними завтра.
- Расскажи что-нибудь о себе, - попросила Галя.
- Да ты почти все знаешь. Жил в Одессе, учился в школе, а вырос - работал шлифовальщиком на заводе. Потом граница…
- Окончится война, приезжай в Киев. Иди на "Арсенал". Очень славный завод! - с гордостью сказала Галя.
Про войну она сказала походя, спокойно. В эти минуты в мире, что начинался от подворья лесника, не было слышно ни выстрелов, ни взрывов и дышалось легко. Воздух, настоянный на аромате спелых яблок, туманил голову. И ей казалось, что так будет всю жизнь, вечно.
И внезапно молнией пронзила мысль: "Что будет потом?! Когда кончится эта война с ее выстрелами, ревом самолетов, свистом бомб, взрывами снарядов, пожарами и виселицами на дорогах, по которым прошли фашисты? Что будет потом? Что будет со мною? С нашей любовью?.."
Галина прижалась к Максиму.
- Что с тобой, Галя? - еще нежнее и ближе привлек он ее к себе. Он коснулся своей щекой ее щеки и почувствовал, что ее лицо мокрое от слез. "Чем я ее утешу? Да и способен ли на это сейчас? - думал Максим. - Утром нас ждет разлука, неизвестность, опасность, что была в самой сути войны". Слов не находилось, как ни старался он их найти, и он ласково гладил девушку, как бы защищая любимую большой и сильной рукой от лютой напасти. Грустно было ему. Что видел он в жизни? Когда было пять лет, умерла мать, родив шестого ребенка. В селе жить было тяжело, и отец с шестью детьми на руках переехал в город. Самого младшего по дороге отдали в детдом. В Одессе отец устроился дворником, потом рабочим на завод - вывозил металлическую стружку из цехов. Маленький Максимка летом лазил по крышам со своим дядькой-жестянщиком, помогая ему. С высоты было видно море, пароходы и парусники. В погожий день море особенно привлекательное. Смотрел бы на него и смотрел, представляя и себя на том пароходе или паруснике, которые неторопливо причаливают к берегу или исчезают за горизонтом.
Максим рос смекалистым мальчиком, независимым среди сверстников и даже старших, которые жили в одном дворе. Рано у него появились друзья и недруги. Из последних был один служащий, который жил на втором этаже, и запрещал сыну водиться с компанией "Дворникова босяка Максима". Как ни доказывал Максим, что он "не босяк", все равно тощий очкастый обитатель большой и светлой квартиры твердил свое, и Максим решил ему отомстить. Играл он с ребятами во дворе в футбол. Бил пенальти. Он переставил "ворота" - два кирпича - и попал в окно на втором этаже. Мяч пробил обе рамы и влетел на стол ворчливого соседа.
То был удар, о котором говорили даже на Дерибасовской. Максима стали приглашать из других дворов в свою команду. А сын тощего чиновника в очках стал искать дружбы с ним.
Тяжелого в жизни Максима было немало. Однако он никогда не унывал. Таким был и его отец. Таким он помнит и деда. Лица отца и деда были улыбчивыми, глаза добрыми, и от этого детям становилось легче даже тогда, когда было совсем туго. "Такая уж у вас порода!" - говорили соседи.
Максим мог развеселить кого угодно и веселил, то на заводе, куда его приняли за два года до военной службы, то на заставе, но не сейчас. Галю ему нечем было ни развеселить, ни успокоить. Она плакала.
Да и ему было нелегко. Впервые встретил девушку, которую полюбил по-настоящему, познал с ней счастье, почувствовал сердцем, что с Галей можно пройти через всю жизнь как с верным другом, и вот нужно расставаться, да еще в такой грозный час.
Так они и не заснули до самого утра. Пришло время расставаться. Все пройденное ими вместе и прошлая ночь в эти минуты спрессовались в одно целое, отделились от всего другого, что случалось в жизни. Поэтому и незабываемо мгновение разлуки. Галя не хотела выпускать из объятий Максима, забыв про все: "Как же я буду жить? Что будет потом?"
- До свидания, Галя! - услышала она голос Андрея. - Нам уже пора…
Девушка подала Стоколосу руку и виновато усмехнулась, поправляя волосы, опустившиеся на лоб.
"Как непохожа она на ту Галину, которая давала мне красные ягоды, когда я шел по шоссе к штабу, - подумал Андрей. - Озабоченная, убитая горем, каким стало для нее прощание с Максимом".
Она обняла и поцеловала Андрея, прошептав:
- Счастья тебе! Пусть дождется дивчина, про которую ты думал, когда мы собирали ягоды.
- Будь и ты здорова всегда! - пожелал Андрей.
- Спасибо, - усмехнулась Галина. - Какие же вы хорошие ребята!
Стоколос обнял дядьку Матвея. Потом подошел к Оленеву. Он внимательно посмотрел в его глаза, в глубине которых видел свое отражение. В это мгновение ему показалось, что он передавал ему то, что было у него чистым и добрым, и принимал в свои глаза теплоту сердца Ивана, часть его дум. Андрей верил, что люди, которым смотришь в глаза, не забываются долго, может, до самой кончины.
- Хорошо, Ваня, что ты есть на свете, - гордо, торжественно сказал он, ибо считал, что их искренняя дружба это допускает.
- Максим, Андрей! Я всегда буду думать про вас. Когда тяжело будет вам, представьте, что я рядом! И вас будет как трое, - словно заклинание, произнесла Галя.
- Вот именно! - вздохнул Оленев, держа Андрея за руку. - И меня вспомните, четвертого.
- Хорошо, что нас четверо. Это уже рота, как у моряков! - добавил старшина Колотуха. - А с пятым, майором Сильченко, нас уже полный батальон пограничников!
- Прощай, брат! - сказал Андрей, внимательно всматриваясь в обескровленное лицо Оленева. - Выздоравливай и будь осторожным.
Стоколос не знал, сколько будет в его жизни настоящих друзей. Может, и не так много. И когда он писал письма за Ивана Наде Калине, и когда они встретили первый вражеский десант на советской земле в три часа пятьдесят пять минут 22 июня 1941 года, и когда выходили из огненного поля, чтобы снова стать бойцами регулярной армии, Андрею казалось, что сердце у них одно на двоих.
- Вот именно, постараюсь быть осторожным, - пообещал Иван.
Андрей вынул из кармана два каштана.
- Каштаны на память… Это с дерева на склонах Днепра в Киеве. Когда ты спал у нас дома, я забрался на него и сорвал.
Иван задумчиво поглядел на каштаны и бережно их положил в карман.
- Что же тебе подарить?.. Нет у меня сейчас ничего. А-а! - вдруг спохватился он. - Будем живы, будут у нас дети, сына обязательно назову Андреем.
- А я своего - Иваном! - пообещал Стоколос.
Чувствуя на себе взгляд Максима, Галя вспыхнула, вспоминая прошедшую ночь. Веки ее дрогнули.
- Ну что ты! - тихо шепнул Колотуха.
- Все будет хорошо.
- Точно! - подтвердил появившийся тут же дед Цымбал. - Верить нужно, Галя! Иначе зачем жить?
- Буду верить! Буду!
- Смотрю я на тебя, Галя, смотрю на Максима, на Андрея и Ивана, и хочется мне кое-что сказать, - вмешался в разговор Матвей Кот, приковылявший на костыле.
- Ну так скажите, - попросила девушка.
- Первое мое слово - это спасибо, что вынесли из огня. Какой ворог-супостат может покорить таких, как наша Галя, как Максим, Андрей, Ваня, что сказали так про своих будущих сыновей. Гитлер? Не хватит у него ни силы, ни духа на это. Ты не печалься, Галя! Переберемся на тот берег Днепра. Подлечим раны, как-нибудь дождемся возвращения твоего Максима! С богом, хлопцы! - обратился он к Колотухе и Стоколосу. - Идите и возвращайтесь! Ждем вас!
3
Над лагерем майора Сильченко появились немецкие самолеты. Красноармейцы успели уже окопаться, и поэтому их потери были небольшие.
Вечером колонна пехотинцев и автомашин двинулась из леса на восток. Время от времени к майору Сильченко подходили командиры рот, связные, которые докладывали обстановку. Андрей заметил, что большинство посыльных не оценивали обстановку, а лишь констатировали то, что происходило, и с надеждой взирали на майора, от которого теперь вроде бы зависела жизнь всех двигающихся в колонне.
Около майора Сильченко остановился мотоцикл с коляской, из которой поднялся неповоротливый, полный человек в сапогах с разрезанными голенищами. Андрей от удивления приостановился. По этим голенищам он узнал старшего лейтенанта Пужая, артиллериста, с которым пришлось встретиться на южном рубеже обороны Киева. Тогда пограничники Оленев, Колотуха и Стоколос помогали батарее лейтенанта Зарубы вести прицельный огонь. Андрей сделал вид, что не узнал артиллериста, а Пужаю было не до Стоколоса и Колотухи.
- Немецкие танки! Слышите? - Он кивнул в ту сторону, где с напряжением выли моторы и лязгали гусеницы. - Сейчас пойдут на нас… - И, оглядываясь, добавил: - А на автомашинах можно бы и оторваться…
Это и было то сообщение, с которым он примчался к Сильченко. Сказав это, Пужай вобрал голову в плечи. Сильченко с ответом не спешил. И Пужай посчитал, что майор понял его. Ведь во время выхода из окружения, безусловно, придется раздробиться на отдельные взводы и группы.