- Я тоже люблю Блока, - тихо произносит Инга. - А у меня дома стихи не любят. Брат смеется, говорит, что я витаю в высших материях, а он реалист.
- А что делает реалист? Учится?
- Он у нас гений, вундеркинд. Экстерном сдал экзамены за десятый класс и из восьмого сразу перешел в десятый.
- Да, это не каждый… - соглашаюсь я.
- Наш папка всегда говорил: "Из Игоря большой толк выйдет".
- Говорил? - переспрашиваю я, подчеркивая прошедшее время.
- Да, - произносит Инга грустно. - Он умер два года назад. Шел с работы, поздно вечером - он всегда набирал себе много работы, - упал на улице… сердце…
- Он очень вас любил?
- Очень. Как приходит - так с каким-нибудь подарком. Куклы, книжки, конфеты - это мне. А Игорю - разные конструкторы. Один раз ездил в командировку во Францию и привез оттуда Игорю настоящий паровоз. Маленький. У него под котлом горит сухой спирт. Такой кусочек, как сахар-рафинад.
- А Игорь увлекается техникой?
- Угу. Чего-то все изобретает… Ну, теперь ты расскажи что-нибудь. - Как обычно, быстро и резко меняет она тему разговора. - Что у вас в школе нового?
- Сегодня было последнее занятие. Тепляков поздравил с окончанием учебного года.
- Тепляков? Это ваш политрук? Ты мне ничего не говорил, как ты доложил ему о драке на улице…
- Как было, так и доложил. Только собирался долго. Прихожу к нему, он улыбается, снисходительно-насмешлив: "Учащийся Крылов, кажется, набрался смелости. Я вас слушаю".
- А он знал о драке?
- Значит, знал.
- Что он сказал дальше?
- Отчитал. Не за драку, а за то, что я не доложил вовремя…
Мне перед Ингой стыдно, что так произошло. Она может подумать: "А где-то ты все-таки трус".
Инга смотрит на часы:
- Уже поздно, пора домой.
Так она говорит каждый раз, перед тем как нам расстаться. Я ненавижу эту фразу. Нет, совсем не поздно! Я еще ничего не успел сказать.
- Инга, милая, походим еще немножко! - говорю я и беру ее за руку. - Ты знаешь, мне с тобой…
Инга смотрит на меня диковато, испуганно. Потом предлагает:
- Давай послушаем тишину.
Для чего? Чтобы я не продолжал дальше? Город засыпает. Прохожих на улицах почти нет. Издалека доносится шум трамвая. Мы возвращаемся. Инга молчит. О чем она думает? Неожиданно произносит:
- А Тучков герой. Сам облился этой известкой, зато других спас. В том числе меня…
Я завидую Тучкову. Почему я был так далеко от проклятого огнетушителя? Находился бы близко, как Тучков, обязательно кинулся бы на этот бушующий красный цилиндр.
- Мы теперь с тобой долго не встретимся, Инга.
- Почему?
- Уезжаем в лагеря. Завтра с зубными щетками в девять ноль-ноль быть у подъезда школы…
Кувшинки
- Орудия к бою!
Мы выбегаем из укрытий, расчехляем полковую пушку. С нами, как всегда, старшина Исаев.
Старшеклассники чувствуют себя уже кадровыми военными, нам спуску не дают.
Исаев смотрит на секундомер, командует:
- Отставить! Медленно работаете. Повторим.
Мы огорченно расходимся. Мы знаем, что если будем "медленно работать", нашему взводу скинут несколько очков и мы проиграем соревнование.
Правда, очки можно наверстать на других занятиях, но это очень трудно. В общую сумму зачетов входит все: и стрельба из пистолета, и кросс, и быстрота построения. Отстанет один человек от взвода, не выдержав марша-броска - взвод теряет пять очков, промахнется из пистолета - три, проиграем встречу в волейбол - двадцать.
- Орудие, к бою!
Лагерная жизнь всегда полна неожиданностей. Полтора месяца идет военная игра. Она тщательно, по деталям разработана в штабе сбора и хранится в тайне. В тихий послеобеденный час вдруг раздается сигнал тревоги. Или ночью, когда весь лагерь спит, в небо взлетает красная ракета…
Пока мы со старшиной Исаевым занимаемся огневой подготовкой, к окопам, где стоят полковые пушки, подходит майор Кременецкий.
- Отставить занятия! Старшина, ко мне!
Майор вручает старшине конверт.
- Распечатать через тридцать минут, - говорит майор. - Вольно! Отдыхайте!
Мы лежим на спинах на траве, смотрим в небо. По небу плывут белые-пребелые облака. Когда всматриваешься в них ни о чем не думаешь, все забывается. Пройдет несколько минут, и незаметно сам для себя закрываешь глаза, засыпаешь.
Но сейчас, конечно, никто не заснет: всех мучает секрет запечатанного конверта. Что в нем?
Старшина командует "подъем". Мы спешно выстраиваемся. Исаев вскрывает конверт, отдает приказание:
- Взять винтовки, скатки и противогазы. Выступаем в поход. Марш-бросок на десять километров. Конечный пункт - деревня Кувшинки.
Сначала мы идем ускоренным шагом по лесной дороге, потом - бежим. Дорога то опускается в овраги, то поднимается круто вверх. По сухой земле громко стучат наши ботинки.
Сзади меня окликают. Оборачиваюсь на ходу. Это Тучков.
- Троицкий отстает, давай поможем. Останови Доронина.
- Владик!
Троицкий действительно выдыхается. По его лицу и движениям видно: далеко парень не побежит.
Тучков отбирает у него винтовку, я - скатку, Доронин - противогаз.
- Ну-ну, жми веселей, - кричит Тучков. - Мы тебя живого или мертвого доставим.
Бросок заканчивается хорошо. Наш взвод прибывает в деревню Кувшинки первым.
Исаеву и нам объявлена благодарность.
Исаев горд. В таких случаях он всегда говорит не без некоторой рисовки: "Мое воспитание!" Исаева командиры любят: в нем, высоком, стройном, всегда подтянутом и аккуратном, угадывается хороший будущий военный.
После команды "вольно" Исаев снимает пилотку, расчесывает волосы. Мы тоже снимаем пилотки и обмахиваем ими свои круглые стриженые головы. Младшим командирам можно не стричься, нам - обязательно под нулевку. Горечи это доставляет не мало. В лагере - еще туда-сюда: никто не видит, все свои, а в Москве таким лысым явиться на урок танцев…
Взвод отпускают в лагерь, Курский запевает:
Помню городок провинциальный,
Тихий, захолустный и печальный…
Когда он оканчивает куплет, взвод дружно, с лихими выкриками подхватывает припев:
Таня, Танюша, Татьяна моя,
Помнишь ты знойное лето это?
Обычно мы поем эту песню, когда нам кажется, что поблизости нет майора Кременецкого. Но он словно из-под земли вырастает, едва только услышит "Танюшу".
- Отставить песню! Кто запевала? Курский?
Майор подходит к Курскому, спрашивает:
- Что вы улыбаетесь, как майская роза?
У Кременецкого несколько таких острот. Еще он может сказать: "…как лошадь на овес". Старый военный, большой любитель музыки, человек, который отлично знал и блестяще преподавал нам артиллерию, почему-то любил такие остроты. Говорят, что он сам смеялся над их бессмысленностью.
- Чему вы улыбаетесь? За пение нестроевой песни понизим взводу балл. О Танюшах только и думают!
А потом происходит еще одна неприятность. И снова в виновниках - Курский.
Есть у нас один ученик, по фамилии Шумаков. Человек как человек и учится неплохо, но когда идет в строю - закрывает глаза. То ли спит, то ли удовольствие от шагания испытывает.