- Au revoir.
10
Нормандия стала вторым Сталинградом. Пятьдесят тысяч человек были взяты в плен; сорок тысяч погибли. От Двадцать седьмого танкового полка уцелела всего пятая часть, и ее отправили в Париж с необъявленной пока что целью.
С мрачным удовлетворением, которого не пытался скрыть, генерал-фельдмаршал фон Рундштедт объявил, что численность высадившихся в Нормандии союзных войск составляет миллион восемьсот тысяч человек; и этим миллиону восьмистам тысячам противостояло всего двести тысяч немцев. Ни в одной бронетанковой дивизии теперь не оставалось более десяти танков; во многих - всего пять; в некоторых еще меньше. Полки сократились до размеров рот. Положение, как фон Рундштедт постоянно указывал коллегам, было отчаянным.
Но оно продолжало оставаться отчаянным, и в конце концов даже старик фон Рундштедт потерял терпение.
- Какой смысл звонить мне по сорок раз на день? - прокричал он в телефонную трубку. - Я не могу сказать вам, что делать! Не могу, как фокусник, вытащить войска из цилиндра! Не могу наделать из картона танков! Единственный разумный путь - сдаться в плен. Я много раз это говорил, но идиоты в Берлине и слышать об этом не хотят! Всю эту чертову свору нужно упрятать в сумасшедший дом! Нами правит кучка последних кретинов!
Он швырнул трубку. Телефон соскользнул на пол. Фон Рундштедт лишь фыркнул, надел китель и быстро вышел из комнаты. Орденских ленточек на кителе у него не было, как у последнего рядового, - и однако же никто в Германии не получал столько наград, как он. По какой-то причуде генерал-фельдмаршал фон Рундштедт не надевал их, если не получал на то особого приказа. Он надел каску, прошел через переднюю и бодро откозырял.
- Прощайте, господа… Завтра в это время у вас будет новый командующий. Я предчувствую, что меня отстранят!
КАРАУЛЬНОЕ ПОМЕЩЕНИЕ В ОТЕЛЕ "МЕРИС"
В караульном помещении в отеле "Мерис" сидели двое штатских в кожаных пальто и надвинутых на глаза шляпах. Особых дел у них здесь не было, но они расположились, как дома. Один развалился в кресле, сунув руки в карманы и скрестив лодыжки вытянутых ног. Другой положил на стол ноги в грязных ботинках, его суровые серые глаза обегали комнату и задерживались на каждом предмете так, словно это его личная собственность. На часового он почти не обращал внимания.
- Эй, Генрих, знаешь, что?
Развалившийся в кресле слегка изменил позу и повернул голову к товарищу, тот лишь хмыкнул и приподнял одну бровь.
- Что?
- Надоело мне здесь. Наскучил этот город.
- Угу.
- Я серьезно. В Лемберге было лучше. В Польше нам скучать не приходилось, а?
- Угу.
- Помнишь Тамару в Брест-Литовске? Какая женщина! - Снисходительно повернулся к часовому. - Знаешь, что? Под началом у этой девочки был целый батальон партизан! Она собственноручно убила двух генералов! Вот это девочка, а? - Покачал головой. - Даже жалко было ее расстреливать.
- В Москве, - неожиданно сказал сероглазый, - тебе устраивают промывание мозгов. Превращают в новую личность и говорят, что ты излечился. Это похуже расстрела.
- Знаешь, что? - в третий раз спросил его товарищ. - Если мы проиграем эту треклятую войну, я твердо намерен податься к красным. Кроме шуток. Их программа, в сущности, почти не отличается от нашей. Я всерьез собираюсь стать коммунистом. На такие дела у меня чутье. Вот почему все эти годы я сохраняю голову на плечах. Знаешь, я был в бригаде Дирлевангера. Был…
- Меня не интересует, где ты был. Сейчас ты в Париже, вот и все, что я знаю, так что кончай скулить. - Генрих внезапно снял ноги со стола и с обвиняющим видом обратился к часовому, обер-фельдфебелю в форме артиллериста. - Думаю, ты понимаешь, что все разговоры здесь совершенно секретны?
Обер-фельдфебель равнодушно пожал плечами. Он никогда не слышал японской поговорки "Не смотри, не слушай, не говори", но интуитивно держался этого убеждения, - на всякий случай добавляя к нему "Не думай". Так надежнее. В армии зачастую лучше не думать. Раздумья могут быть неприятными и довести до беды. Особенно в таком положении, когда безо всякой вины оказался в обществе двух паршивых гестаповцев, которые вполне могут озлобиться только потому, что им не нравится твое лицо.
Обер-фельдфебель вздохнул и машинально взглянул на часы. Если повезет, через несколько минут явится смена. Он принялся старательно писать рапорт. Что за несчастье родиться в Германии как раз в то время, чтобы попасть на войну? Какое ему дело до жизненного пространства и всего прочего? Дома, в Дортмунде, у него есть все жизненное пространство, какое нужно. Может, не особенно восхитительное, но он не хочет ничего лучшего, как только вернуться туда. Отчего ему так не повезло…
Внезапно обер-фельдфебель оборвал поток мыслей и настроил разум на повиновение. Думать - занятие опасное. Лучше избегать его.
Внезапно дверь распахнулась. Обер-фельдфебель и гестаповцы встревоженно подняли взгляд, но то прибыл - правда, несколько странным образом - новый караул. В комнату шумно вошли двенадцать солдат танкового полка.
- Привет-привет-привет! - проревел первый, оберефрейтор Порта, таким голосом, что задрожали стены. - Что мы здесь имеем?
И указал пальцем на гестаповцев, которые оставались в креслах, надменно глядя на него. Вплотную за Портой следовал Малыш. Он тут же уселся на стол с обычным пренебрежением к дисциплине.
- Ну, вот, - бодрым тоном сказал он, - мы прибыли. Можешь доложить, что мы здесь, и сматываться.
- Как ты смеешь? - возмущенно спросил обер-фельдфебель. Думал он мало, но твердо верил в дисциплину. - Встань, отдай честь и доложи, как положено] Где, по-твоему, ты находишься? В пивнушке? Хочу напомнить, что это прусское караульное помещение!
- Да пошел ты, - протянул Порта.
- Если вы пришли сменить караул, то почему, черт возьми, не сменяете?
Все неторопливо повернулись к гестаповцам. Сказал это Петер, потенциальный коммунист.
- Кто они такие? - спросил Порта.
- Не имею понятия, - холодно ответил обер-фельдфебель.
- В таком случае им лучше убраться отсюда к чертовой матери! Нам ни к чему, чтобы штатские загромождали караульное помещение. Если, разумеется, - осенила Порту неожиданная мысль, - если, разумеется, они не под арестом!
- Обер-ефрейтор! - заорал Петер, гневно вскочив на ноги. - Я унтерштурмфюрер!
- Правда? - спросил Порта со скучающим видом. - Зачем говорить мне об этом? Не сомневаюсь, приятель, что тебе очень несладко, и очень сочувствую, но что могу для тебя поделать? Я, как ты сказал, оберефрейтор, и в течение ближайших двадцати четырех часов буду здесь в карауле, не допуская призраков к старому генералу наверху. Вот и все, что я знаю, и не могу допустить, чтобы здесь торчали штатские.
Генрих неожиданно зевнул, достал руку из кармана и протянул удостоверение.
- Государственная тайная полиция, - устало произнес он.
Порту это откровение не тронуло.
- Мне наплевать, тайные вы полицейские или тайные мусорщики, - сказал он Генриху. - Мы все равно не можем позволить вам загромождать караульное помещение. Устав есть устав, даже для гестапо.
- Тебе не приходило в голову, - угрожающе спросил Генрих, - что мы находимся здесь с целью арестовать тебя?
- Честно говоря, нет, - ответил Порта. - Мне это кажется совершенно невероятным. - С торжествующим видом полез в карман и достал белую нарукавную повязку с буквами П.О.Н. - "Полк особого назначения". - Слышал когда-нибудь о нас? - негромко спросил он.
Гестаповцы взглянули на повязку, потом друг на друга.
- Какого черта вы делаете в Париже? - спросил Петер.
Порта постукал пальцем по своему большому носу и не ответил. Дверь снова распахнулась, на сей раз появился Барселона, выписанный несколько дней назад из госпиталя - времени на восстановление сил теперь не было. Он подошел строевым шагом к обер-фельдфебелю и молодцевато щелкнул каблуками.
- Фельдфебель Блом, Двадцать седьмой танковый полк, пятая рота, явился для несения караула.
Обер-фельдфебель козырнул в ответ; ему явно принесло облегчение, что появился человек, который подчиняется уставам, хоть и кое-как.
- Обер-фельдфебель Штайнмахе, Сто девятый артиллерийский полк, сдает караул.
Барселона оставил уставную позу и расслабился.
- А это кто? - спросил он, указав большим пальцем на Петера с Генрихом. - Какое право имеют штатские находиться в караульном помещении? Что они делают здесь?
На сей раз обер-фельдфебель утратил всяческое терпение.
- Спрашивай их, приятель, а не меня! Если тебе не нравится их вид, дай им под зад сапогом! Сейчас ты здесь командуешь, не я, слава Богу.
Он схватил свою каску, отрывисто козырнул еще раз и вышел.
- Понятно, - задумчиво произнес Барселона.
Он сел на стул обер-фельдфебеля и оглядел комнату. Наконец обратил взгляд на Петера, который явно чувствовал себя все больше и больше не в своей тарелке после разговора с Портой. Или только после появления Барселоны? Его определенно что-то очень беспокоило. Он кивнул Генриху.