"Ну и говорун!" - подумал Емельян. А Поликарп Петрович упивался воспоминаниями. Трудно сказать, когда бы он закончил их, но в типографском подземелье появился третий человек, и Поликарп Петрович сразу оборвал свой рассказ. Пришел мужчина лет тридцати, подтянутый, высокий, со шрамом на левой щеке, поздоровался за руку с Поликарпом Петровичем, с которым был хорошо знаком, ибо поинтересовался его самочувствием, а протянув руку Емельяну, сказал:
- Слышал о вас. Товарищ Антон кое-что рассказал.
- А это Дмитрий Костюкевич, или Змитрок, как мы его зовем, - поспешил сообщить Поликарп Петрович, - корреспондент нашей районки. И заметьте, боевой товарищ. Схватился с немецким офицером и победил. В память - шрам на щеке.
- Все сказано, я молчу, - улыбнулся Змитрок. - Теперь, когда мы все перезнакомились, перехожу к делу. В этом гроте нас пока трое. Есть уже первое задание. Это листовка. Вот она, уже написана и отредактирована. О победе наших войск под Москвой. Остается нам набрать ее и отпечатать. Вручаю ее оригинал в ваши руки, уважаемый Поликарп Петрович!
Поликарп Петрович надел очки и, взглянув на оригинал, пропел:
- Давненько не набирал рукописный текст.
- Петрович, есть идея! - воскликнул Змитрок. - Сделать налет на ортскомендатуру и захватить не герр коменданта, а какой-нибудь "Ундервуд", а?
- "Ундервуд", между прочим, с латинским шрифтом, - отпарировал Поликарп Петрович.
- Пустяк! Мы ее по-белорусски научим!
- Вы сначала научитесь писать разборчиво, а то сплошная китайская грамота.
- И все-таки, Петрович, "Ундервуд" я вам добуду.
- Змитрок, смеясь, подошел к Усольцеву и спросил: - Ну как этот музейный экспонат?
- Удивляюсь, - сказал Емельян и продолжал внимательно разглядывать старенькую "американку", ее огромное колесо с деревянной ручкой, которое надо кому-то крутить, чтобы привести в движение.
- Чему удивляетесь? - допытывался Костюкевич.
- Уже не удивляюсь. Декель на месте, валики в целости. Бачок полон краски - будет печатать!
- Вот это разговор! Слышите, Петрович, будет печатать! А вы хаяли.
Петрович ничего не ответил. Он уже ушел в дело и, выкладывая в верстатку буковку к буковке, рождал строки будущей листовки. Емельян же возился у "американки", нарезал бумагу, подгоняя ее под нужный формат, а Костюкевич, примостившись на скамейке, писал что-то в блокнот. Все были заняты, оттого и примолкли.
К вечеру, когда завершилась последняя корректура листовки и пришла пора заправить форму набора в печатную машину, в подземелье появился Янка Гук с миловидной, очень молоденькой, лет семнадцати, девушкой, о которой Усольцев был уже наслышан от Костюкевича, ибо именно ее, Яну Зубрицкую, он должен был научить печатному делу. Яна - самая младшая в семье поляка Юзика Зубрицкого, женой которого была немка Эмма Генриховна. У Яны был еще брат Эрих, приятель и соученик Костюкевича, и двадцатилетняя сестра Мальвина.
Жила эта добропорядочная семья в местечке давным-давно. Юзик здесь родился, а Эмму он привез откуда-то из южных краев, то ли из Мелитополя, то ли из Симферополя. Их дети родились, учились и выросли здесь, в местечке. Были пионерами, стали комсомольцами, словом, жили той жизнью, которая была присуща всем юношам и девушкам этого небольшого, в меру шумного райцентра. Никого никогда не интересовала их национальность, но вот когда немцы пришли, людей стали сортировать, и, конечно, для оккупантов имело первостепенное значение, кто какой крови. Эмма Генриховна, оберегая своих детей, пошла в ортскомендатуру и сообщила, что она немка. Сам же Юзик тяжелобольной, прикован к постели, и поэтому главой семьи фактически была Эмма. После некоторых формальностей ей и детям - Эриху, Мальвине и Яне выдали аусвайсы - свидетельства о том, что они фольксдойч, а это давало право на ряд льгот, главной из которых было свободное передвижение. Такой документ был своего рода допуском на любую работу. Это обстоятельство и учло партийное подполье района и посоветовало всем Зубрицким занять нужные должностные места. Эрих, товарищ Костюкевича, устроился в бюро по найму рабочей силы, в ту самую организацию, которая занималась отправкой белорусских девушек и парней в немецкую неволю, Мальвина стала официанткой в офицерском казино, а Яна иногда ей помогала убирать посуду. Все они имели ночные пропуска...
- Для нашего подполья Зубрицкая - клад, - сказал Костюкевич, и без лишних слов Емельян понял, что Эрих и Мальвина, ежедневно общаясь с немцами, имеют возможность выуживать у оккупантов нужные подпольщикам и партизанам сведения. Усольцев смекнул, что и ему не грешно войти в контакт с Зубрицкими, тем более, что он не собирается надолго задерживаться в типографии... Впрочем, не надо загадывать далеко вперед, вот она, Яна, - рядом, обучай и входи в контакт.
Яна стала прилежной ученицей. Она быстро освоила маленькую "американку" и если в первый вечер лишь стояла рядом с печатной машиной и наблюдала за работой своего учителя, то уже вторую листовку Усольцев доверил ей печатать. В дни, когда Яна работала в типографии, она жила в Гати у своей тети, а когда завершалось печатание тиража, Гук подвозил ее до райцентра, и она шла до своего дома пешком. По дороге Яна незаметно вынимала из кошелки листовки и осторожно засовывала их за чью-нибудь калитку или забор, клала на крылечко, продвигала под оконную ставню.
Люди, проснувшись раненько, шли за водой или открывали ставни и натыкались на пахнущие свежей краской листки. И никому в голову не приходило, что принесла их хрупкая Яна, дочь немки Эммы. Они, забившись в потаенные места, группами и в одиночку с жадностью читали: "Красная Армия сокрушила немцев под Москвой. Враг терпит поражение и отступает. В города и села возвращается советская власть. Снова реют наши красные знамена в освобожденных от оккупантов Солнечногорске, Клину, Калинине, Волоколамске, Истре. Заснеженные поля и дороги Подмосковья чернеют от разбитой вражеской техники и трупов гитлеровцев. Разбиты тридцать восемь дивизий противника..." И не было для людей лучшего дара, чем эти листовки, слова которых вселяли надежду на скорое избавление от страха, разбоя, виселиц, от оккупантов.
Усольцева удивляла Яна: преспокойно могла бы дома сидеть, в тепле да в уюте, а она вон добровольно в пекло лезет. И не хнычет, ее лицо всегда веселостью светится.
- Что вы, что вы, я большая трусиха, - отвечает она всем, кто хвалит ее, - страшно боюсь тараканов.
- А темноты? - спрашивал Емельян.
- И темноты, - смеялась Яна. - Позавчера, когда Янка оставил меня одну на темной улице, сердце мое в пятки опустилось. Не верите? Пока до дома добралась, холодный пот прошиб. Нисколечко не вру! А у самого дома патруль остановил. Я пропуск ночной показала - и все в порядке.
- А вчера чем занимались? - интересовался Емельян.
- О, вчера! - заблестели Янины глазки. - Шик-блеск!
- Не понял!
- Вы ж такой умный, дядя Емельян, а недогадливый. В казино до полночи... А потом...
- Ого, было и "потом"?
- Потом, - Яна сделала паузу и, прищурив голубые глаза, таинственно прошептала: - Ка-ва-лер.
- Кто же этот счастливчик?
- Герр официр, - продолжала интриговать Яна. - Ка-пи-тан.
- Птица важная!
Яна помрачнела:
- И подлец первосортный! В ортскомендатуре служил. На допросах до полусмерти избивал. Но что-то случилось - сгорел. На фронт отправляют. Плакался мне.
- Когда отправляют? - заинтересовался Усольцев.
- Послезавтра. Ночью уезжает на станцию. Пожелал со мной попрощаться в домашних условиях.
- А вы что ответили?
- Сказала, что увидимся в казино.
С тех пор как Усольцев узнал о гулянках в офицерском казино, его прямо-таки не покидало желание проникнуть туда. Но каким путем? Перебрал десятки вариантов - и ни одного подходящего. И вот, кажется, Яна подарила ему идею.
- Вы умница, Яночка! - воскликнул Усольцев. - Ведите своего кавалера в дом. Обязательно ведите! А я там его встречу...
Яна удивленно посмотрела на Усольцева:
- Вы? В нашем доме?
- Не удивляйтесь, Яна. Еще вопрос: от вас он на станцию поедет?
- Кажется, от нас. Он даже просил меня проводить его. За ним, наверно, машина заедет.
- Все понял.
- Что вы хотите с ним сделать? - спросила Яна.
- Уничтожить, как уничтожают врага.
- Я так и подумала.
- Ну и умница!
- И водителя прикончим. Весь вопрос: как это сделать? Думать надо, думать...
Забеспокоилась Яна. Она одобряла Усольцева, но боялась за маму, за больного отца. Что будет с ними, с сестрой и братом, если немцы узнают об убийстве в доме? Нет-нет, только не это...
Но тут же Яна вспомнила про пустующий соседский дом. Еще в мае прошлого года соседи уехали на Кавказ отдыхать, а ключи отдали сестре Мальвине, чтоб присматривала за домом и поливала цветы. Война не позволила им вернуться, и дом пустует. Яна рассказала об этом Усольцеву.
- Я же говорю, что вы, Яна, умница. Превосходный вариант! А с ключами вы уладите? Сестра не откажет вам?
- Это моя забота.
После разговора с Яной у Емельяна окончательно созрел план: убрать капитана и добыть его офицерскую форму. С ним проще: он ведь на фронт собрался, значит, никто его разыскивать не будет - уехал и все. С водителем следует по-иному действовать. Его же будут ждать в ортскомендатуре. Не явится - последует розыск. А убирать его тоже надо.
На верную мысль навел товарищ Антон, полностью одобривший замысел Усольцева.
- Нужно пустить машину с водителем под откос. Бросятся немцы в поиск и наткнутся на сгоревший в аварии автомобиль.
- Здорово! - восхитился Усольцев. - А я не дотумкал.