Шепелявый, потеряв всякую надежду быть отпущенным, успокоился и понуро брел за повозкой. Может быть, и появилась у него мысль шмыгнуть в сторону и скрыться за деревьями, но разве ускользнешь от бдительного взора Усольцева. Он ни на секунду не спускал глаз с полицая. Да и наган у него наготове.
- Жить хочешь? - вдруг спросил Усольцев.
- Хоцу, хоцу! - затараторил Щербак.
- Тогда слушай. Дело есть! Ты что обещал твоему дружку Баглею?
- Не сябр он мне... Прошто так...
- Ладно. Отвечай на вопрос.
- Шамогон. Скажав, шо у вас богато... А оно вон шо вышло...
- Встреча с Гришкой не отменяется. Сегодня же едем к нему.
- Ну? - оторопел Щербак.
- Ты слушай! Знаешь, где он живет?
- В мештецке, у ветлецебницы его дом.
- Один?
- С матерью-штарухой.
- Будешь нашим провожатым. Когда подъедем к его дому, постучишь в окно и скажешь, что привез бочонок, тяжелый, нужна его помощь. Понял?
- Ишшо ражок повтори.
- Ну и бестолочь, а еще в полиции служишь! - и Усольцев медленно втолковывал Щербаку его задачу.
- А дальше цаго буде?
- Дальше - не твое дело. Скрутим толстомордого и привезем в отряд.
- Тольки он верткий... Ш ножом и пиштолетом.
- Не пугай!
- Я не пужаю... Кажу, шоб ведали.
- Ладно, ладно. А тебе, Щербак, за помощь помилование будет. Ты ведь помог нам сжечь элеватор... Еще помоги!
- Вы?.. Я?.. - бормотал вконец оторопевший Щербак. - Я ж не палив елеватор.
- Мы сожгли его, а ты нам помог туда проникнуть. Теперь поняв?
- Воно шо!
До отряда осталась самая малость - с километр. Ехали молча. Усольцев с Ермолаем на телеге, а Щербак по-прежнему топал, изредка спотыкаясь, за возом. Небо хмурилось, отчего накрапывал мелкий осенний дождик. По всему было видно, что зарядил он надолго, может, и ночь прихватит. Усольцев, уставившись на шепелявого, мыслями уже был в местечке. Он еще не знал деталей, из которых сложится будущая вылазка, но варианты уже возникали... А вдруг этот Баглей не один? Или немецкий патруль дорогу перекроет? А вдруг... А вдруг... Всех случаев и неожиданностей ни одна умная голова не предугадает. Но все-таки нужно быть готовым упредить любую вражью уловку. Есть одно верное средство для победы - воля. Волевому человеку всегда легче, ибо он непреклонен, его никакой страх не остановит на полпути, он противник полумер, полудел. Однако воля не манна небесная, она в характере Емельяна, в его поступках - значительных и мелких. Он умеет заставить себя, если это нужно делу, людям и ему самому, конечно. Вот и сейчас никто ему не приказывал именно сегодня, не медля, отправляться на новое задание. После элеватора полагалось бы отдышаться, но нет, Усольцев сам себе отдал приказ - свирепый полицай должен быть убран с дороги!
Отмщение!.. Святой и благородный ориентир... Он всегда, будто маяк, впереди - указывает направление. И силы дает!
Майору Волгину не пришлось долго доказывать - он сразу все понял и дал Усольцеву добро. Только спросил: не устал ли? Спросил больше для порядка, ибо сам видел горящие Емельяновы глаза...
На дело, как назвал эту операцию комиссар Марголин, отправились вчетвером. Все тот же Ермолай, накрепко прикипевший к Емельяну и решивший окончательно: куда иголка - туда и ниточка; молодой партизан из новеньких, тоже, как и Ермолай, из Поречья - Клим Гулько, парень с силенкой в руках; ну и Щербак - приманка для Баглея. А за старшего был Усольцев...
До райцентра километров шестнадцать. Теперь отряд, покинув Залужские леса, был ближе к местечку. Дорога шла в основном лесом и только перед самым райцентром, когда совсем стемнело, вывела партизан на шоссейку. Поравнявшись с высоким курганом, Ермолай остановил лошадь и тихо молвил:
- Вона Мыслотинская гора...
Емельян соскочил с повозки.
- Она... Точно, - подтвердил Клим.
Емельян сдернул шапку с головы и пошел к горе. За ним - остальные. Молча, как и полагается в траурном карауле, постояли и снова поехали. От горы путь лежал прямо к одному из палачей. И сердца тройки партизан - Щербак не в счет - до самых краев наполнились чувством ненависти к оккупантам-карателям.
Местечко окутала тьма. Нигде ни огонька, все, кажется, вымерло. А ведь Клим помнит, какой веселой, говорливой в такой же вечерний час была эта улица Социалистическая. Клим учился здесь, - в Поречье не было десятилетки, - в ШКМ - школе колхозной молодежи. У него здесь много дружков: Лева, Итка, Гена... С Левой дружил с восьмого класса, вместе бегали на Птичь купаться, вместе в школьном драмкружке разыгрывали скетчи, уроки всегда у Левы делали - у него просторный дом был и мама добрая, она акушеркой в больнице работала, всегда угощала чем-либо: "Детки, идите за стол!". В десятом классе Лева влюбился в черноокую Итку-хохотушку, и тогда Клим стал реже бывать в левином доме, за что его мама выговаривала: "Что-то ты, Климушек, нас забывать стал..." Нет больше школьных друзей Клима. В Мыслотинском кургане лежат... Кто-то видел Леву и Итку сидящими рядышком в смертном фургоне; Итка плакала, а Лева успокаивал ее: может, обойдется, выживем... Не обошлось, не выжили... А Гришка-оболтус, тоже одноклассник Клима, живет. Нет, он не должен жить!
Дождь полоскал улицу, наполнив ее ручьями. В такую непогодь оккупанты попрятались. Кто знает, может, немецкий глаз из какого-либо окна и видит одинокую подводу на пустынной улице, но никому, видать, нет охоты вылазить на дождь - пусть себе едет. Правда, как уверял Щербак, здесь, у начала Социалистической более или менее безопасно. Немцы в центре - на улице Кирова и у городского парка - расположились. Там у них комендатура и патрулирование. Но на всякий случай рука Усольцева, опущенная в карман, лежала на рукоятке все того же парабеллума.
У ветлечебницы пошли рядом с повозкой, на которой остался лишь Ермолай, а за кряжистым тополем, что рос прямо у крылечка магазина райпо, Щербак свернул в проулок, следом за ним пошли Усольцев и Гулько. У избы с высокими воротами остановились.
- Тута, - шепнул Щербак.
Как и договорились загодя, Ермолай отъехал по переулку подальше и, прижавшись к забору, сам лег вдоль телеги так, чтобы не маячить, стал пристально наблюдать за улицей. Щербак, а за ним Усольцев и Гулько пошли через калитку во двор. У Усольцева наготове пистолет, у Клима - веревка и онучи - для кляпа.
Щербак постучал в окно.
- Гриша, открывай... шамогон приехал...
Изба молчала. Щербак потоптался и снова постучал.
- Нема его, - послышалось из-за окна.
- Тетка Хриштина, это я, Щербак из Млынка. И где он, Гриша?
- Гульбуе, нехрист! - злобно буркнула Христина, мать полицая.
- Скоро приде? - допытывался Щербак.
- Не ведаю...
Обстановка круто изменилась. Как быть?
- Идем к возу! - бросил Усольцев. - Только тихо.
Ермолай встретил вопросом:
- Што стряслось?
- Нет его дома, - ответил Усольцев.
- А где он шляется?
- Вот этого мы не знаем, - почти шепотом сказал Усольцев и, обращаясь к Ермолаю, спросил: - Что будем делать? Как думаешь?
- Подождем... Ночь только началась...
- И я так думаю! - поддержал Усольцев. - А ты, Клим?
- Ждать, конечно, надо, - пробасил Клим. Так и порешили. Ермолай с подводой остался у забора, а остальные удобно примостились за толстыми бревнами, лежавшими вблизи ворот, откуда можно быстро накинуться на Баглея. С этого места виден был весь проулок до Социалистической, откуда, вероятнее всего, мог появиться ночной гуляка.
Дождь постепенно утих. Это к лучшему, подумал Усольцев, кому охота мокнуть, да и тот, кого они ждали, вряд ли по дождю рискнет идти. Но Емельяну иная закавыка покою не давала: а если не придет? И такое может случиться... оставаться в местечке нельзя, это ясно. Куда же? В отряд? Нет! В ближайший лес. Отсидеться до вечера, и все повторить сначала...
У Клима иные думы клубились. Он же здешний, выйти на Социалистическую, свернуть налево в первый же переулок, и у колодца дом, в котором он три года квартировал у одинокой женщины, тетушки Марфы. Вот бы явиться к ней, обрадовалась бы! А напротив изба его друга Исаака с ухоженным двором и вишневым садом, с качелями, на которых любили взлетать высоко-высоко. Интересно, целы ли качели? Про Исаака он слышал, что в армии, офицером стал. И Вася Коновалов, одноклассник Клима, учился в Калинине в военно-химическом училище, наверно, уже с кубарями в петлицах. А Гриша Сак, тоже поречанин, в Москве учился на военного юриста. Разлетелись дружки-приятели, а он, Клим Гулько, сидит на корточках у забора и ждет - кого бы вы думали, приятели-одноклассники? Вашего же погодка, с которым одним воздухом дышали, в одной школе учились, помните, Гришку, щекастого и вредного, которого не раз прорабатывали на классном собрании: то он в школьном туалете закурил, то кому-то в карман пальто лягушку подбросил, то портфель своровал...
Нынче же, когда большая беда в наш дом ворвалась и надо всем, сплотившись, навалиться на нее, он, Баглей, по-змеиному уполз во вражье войско. Подумать только: с фашистами заодно! Как проросло в нем такое предательство? Кто ответит на этот вопрос? А ответ нужен, Клим сам хочет докопаться до той точки, от которой пошел в рост предательский червь Баглея. Но Клим сомневается: может ли быть всего лишь одна точка, один штрих, которые способны вывести на преступную тропу. Ну был Гриша Баглей шалопутом, человеком-перевертышем. Мало ли таких у нас? Вон Костя Поплавский тоже не цаца, в школе намаялись с ним, как и с Гришей, а нынче - партизан-разведчик с добрым именем.