- Правильно, - подтвердил Ермолай. - Тольки нам вместе надо...
- Не покидайте нас, - встряла в разговор Лукерья.
- Без вас мне боязно. Германца проклятого боюсь... Да и Ермолай без бабы живе...
- Не пужайся, на тебя ока не имею, - озлился Ермолай.
- Чаму ж так?
- Отощала, да и хворая ты.
- Баба без мужчины что огонь без лучины - чахнет. А хворая я для германца.
- И где ж твой Гаврила?
- В армию пошов, и ни слуху ни духу.
- Вернется - вмажет он тебе, языкатой...
- Кончайте лясы точить, - властно произнес Емельян и, подойдя поближе к Ермолаю, спросил: - Задача ясна?
- Ясна-то она ясна, да одному тебе туго буде.
- Как-нибудь... Ну, ни пуха ни пера!
И снова Емельян один. Был напарник, надежный и добрый, с которым, конечно, и земля казалась тверже, и дороги вроде прямее, и на душе покойнее. Было с кем хоть слово вымолвить, а теперь мир казался пустынным и неуютным. Какое, оказывается, великое счастье быть с кем-то рядом, ощущать локоть близкого, всегда быть уверенным в том, что товарищ, идущий с тобой в одной упряжке, не ослабит своих усилий и будет всегда надежно подпирать тебя плечом. И уже не раз одиночество Емельяна скрашивалось тем, что на его скитальческих дорогах ему попадались именно такие люди, которые бескорыстно, по-доброму обогревали его душу. Оттого он и живой, и по земле твердо ходит, и врагов, как может, бьет. Вот Олеся - ребенок ведь, а можно сказать, жизнь Емельяну подарила. Вспоминал Усольцев Олесю, и становилось ему не по себе. Ни матери, ни бабушки... А отец где?.. Эх, война, война, что ты наделала? Всем беду да горе пригоршнями накидала...
Так вот, рассуждая сам с собой, Емельян, будто сократив путь, незаметно вышел из леса и оказался на возвышенности, с которой увидел все Поречье: село длинное, избы жмутся друг к дружке - и все разные. Одни высокие со ставнями на окнах и с резными карнизами, другие низенькие, в землю вросшие, покосившиеся, без ставень и карнизов. А те хаты, которые огнем слизаны, печными трубами, словно памятниками, отмечены. Оттого и выщербатилась улица.
Какая благодать: село у самой реки, потому и Поречье. Рекой, видать, любуется, ею живет. К реке с каждого подворья тропинки бегут, а она, Птичь, мимо садов-огородов змейкой вьется, в луга устремляется и в далекую даль убегает, что и не догонишь...
Глянул в ту даль Емельян и увидел у берега, что к дубраве прижался, человека в лодке. Осторожно пошел на него.
- Поклон доброму человеку, - спокойно произнес Емельян.
Лодочник, обросший щетиной, обернулся, пристально посмотрел на незнакомца и, выдержав паузу, с неохотой пробубнил:
- День добрый.
- Как ловится?
Рыбак не спешил с ответом, видно, не охочь он до разговоров, а может, просто остерегался чужого человека, и было бы лучше, если бы шел себе этот незнакомец дальше своей дорогой.
- Уха-то, кажется, будет, - выручил неразговорчивого рыбака Емельян.
- Будзе, штоб ен подавився, - вдруг зло произнес рыбак.
- Кого же вы так клянете?
Рыбак снова ушел в себя, молчал до тех пор, пока на крючок не попался приличный окунек.
- Будзе уха, - повторил рыбак. - А сам-то хто будзешь?
- Служил я. Потом в окружение попал, вот и брожу.
- Куды идешь? - заинтересовался рыбак.
- В Залужье. Там родичи... Перевезите на тот берег.
- Можно. Седай в лодку.
Емельян, примостившись в лодке, снова полюбопытствовал:
- И все-таки, кому ушица предназначена?
Только теперь рыбак, поняв в незнакомце человека незлобивого, сказал откровенно:
- Старосте нашему... Життя не дае... Рыбки свежай требуе.
Когда Емельян вышел из лодки и поднялся на берег, рыбак, совсем осмелев, посоветовал осторожным быть в Залужье, туда немцы-каратели из райцентра наведываются и свирепствуют. А напоследок вроде даже с укором произнес:
- Чудак-человек, шел бы ты к партизанам. За тым вон полем ольховый лес - в него и ступай. Верст через пять зустренешь их... Бывай!
Емельян махнул рукой и молча удалился от берега. Подумалось ему: мир не без добрых людей - через реку переправил и дорогу к партизанам указал. А сам почему в холуях у старосты состоит? Вот тебе и добрый человек. Какой же он добрый? Может, в одной связке с предателями состоит? Как узнаешь - на лбу не написано, кто есть кто. А возможно, он колеблющийся: от старосты отвязаться боится и к партизанам страшновато. Жаль, что не поставил вопрос ребром: давай-ка, мол, на пару махнем к партизанам!
И все-таки Емельян завернул, как и советовал рыбак, в ольховый лес, а когда наткнулся на партизанский дозор, изменил свое мнение о лодочнике - наш, должно быть, человек!
Отряд "Мститель" понравился Емельяну. Здесь порядок воинский. Есть отделения, взводы и роты, как полагается. И военных много в разных званиях: красноармейцев, сержантов, офицеров, даже моряк попался на глаза. Сам командир отряда тоже из войсковых - майор. Ему и представился:
- Красноармеец Усольцев из 48-й стрелковой дивизии...
- Где она, твоя дивизия? - удивился майор.
- Сам не знаю. Отступила в неизвестном направлении.
- Ну и шутник! - хохотнул майор и спросил: - Откуда прибыл?
Емельян подал пакет. Майор быстро открыл, спокойно прочитал страничку, написанную рукой командира отряда Петрени, и улыбнулся. Понравилось ему, видать, содержание письма. Емельян заметил даже, как повеселели глаза майора.
- Понятно, - коротко бросил майор и только сейчас пригласил Усольцева сесть. - Значит, партизанишь?
- Так точно! - быстро поднялся Усольцев.
- Сиди! Небось набил ноги, пока нас нашел.
- Не очень.
- Голоден?
- Малость сосет под ложечкой.
- Сейчас подхарчим...
Подхарчился Емельян основательно и даже удовольствие получил, особенно от борща, наваристого, ароматного. Таким борщом он, кажется, наслаждался только в своей полковой столовой, когда на кухне в наряде был. Ну да, повар - сверхсрочник с буденновскими усами - куда-то отлучился, а Емельян с дружком плеснули себе из котла полкастрюли борща и все уплели. Наелись так, что аж в сон потянуло. Ну и даванули комара в одном из кухонных закутков, за что схлопотали по два наряда, которые отбывали тоже на кухне, но уже не при котле и даже не в хлеборезке, а пришлось исполнять самое муторное дело - чистить картошку. После тех нарядов спина неделю ныла, а по ночам часто во сне являлся повар-усач и швырялся картофелем в лоб. А когда наяву встречался, ехидно спрашивал: "Борща не желаешь, Усольцев?".
Что ни говорите, а борщ - пища основательная, мужику в самый раз еда. Только вот непонятно Емельяну, почему это его Степанида не в ладах с борщом. Куриный суп с лапшой смаковала бы каждый день, говорит, что это сама нежность, а борщ, по ее понятиям, пища грубая. Нет, Степанидушка, отведала бы миску партизанского борща и сменила бы суждение...
Когда Емельян сытым - не то пообедав, не то поужинав - снова прибыл в командирскую землянку, в ней собрался настоящий военный совет. По обе стороны стола сидели партизанские начальники: руководство отряда и командиры рот. У торца, весь в ремнях, сам майор. Только теперь при свете снарядных ламп Емельян заметил на шее командира шрам-рубец, убегающий вниз под воротник гимнастерки. И на большом белом лбу тоже царапины.
Командир, усадив гостя с собой, перво-наперво спросил:
- Червячка заморил?
- Полный порядок, - ответил Емельян и, обратив внимание, что в речи майора выделяется буква "о", спросил: - Вы не вологодский?
- Нет, земляк Максима Горького, нижегородский. По всем статьям волжанин, даже фамилия - Волгин. А ты, товарищ Усольцев, с каких мест?
Емельян не без гордости назвал свой край, а командир, как бы подхватив настрой гостя, будто декламируя, произнес:
- Батюшка-Урал - знатная земля!
- И Сибирь не менее знатная, - подал голос человек в военном.
- И Сибирь! - подтвердил командир. - Отряд наш вроде небольшой, но Россия солидно в нем представлена. А если точнее, то и весь Союз наш: есть у нас грузины, казахи.
Эти слова командир произносил, конечно, для гостя, чтоб он был информирован, чтоб знал, что всем дорога земля белорусская и что партизанская служба сродни армейской.
- А теперь к делу, - командир положил руку Емельяну на плечо. - Это товарищ Усольцев - дипломатический представитель соседнего отряда. Явился с письмом от Петрени Виктора Лукича. У них идея - объединиться с нами в один отряд. Как думаете?
Сразу пошел шепоток, а командир, обращаясь к Усольцеву, спросил:
- А лично вы "за"?
- За тем и пришел. Немец свирепствует, бесчинствует, значит, нам надо так развернуться и такую силу обресть, чтобы бить и истреблять фашистов всюду - в селах, на дорогах, в эшелонах. Объединившись, мы станем крепче и боеспособнее.
- Правильно! - услышал Усольцев голоса присутствующих.
- Кто еще хочет сказать? - спросил майор.
- Вопрос к товарищу Усольцеву можно? - подал голос партизан с седой проседью в черной копне волос.
- Конечно, можно. Спрашивай, товарищ Макаревич.
- Мы слышали, - поднялся Макаревич, - что ваш отряд разгромил фашистский гарнизон в Поречье. Рассказали бы вы нам про эту операцию.
Усольцев, конечно, понял вопрос, но не знал, как поступить, неужели снова рассказывать про свой налет на зондеркоманду? Неудобно как-то, подумают: вот хвастун!
- А что былое вспоминать? Разведали, налетели и ударили - вот и вся операция.