Потом они учились в одном городе - она в библиотечном институте, он в кораблестроительном, но не встречались: либо не было потребности встречаться, либо мешала тайна стыда. А всего-то вернее, просто-напросто кончилась юность.
Сейчас Казанцев жалел, что согласился навестить Лену. Он давно забыл о той юной влюбленности и только сейчас, подходя к Лениному дому, чувствовал волнение, вернее, это было не волнение даже, но боязнь попасть в двусмысленное положение.
- Мы ведь не будем долго сидеть? - спросил он.
- Мы будем сидеть ровно столько, сколько нужно, Володя.
- Не звали ведь. Вроде навязываемся.
- Мы уйдем за минуту до того, как Лена почувствует, что мы ей надоели.
- Вам следовало учить меня не английскому языку, а хорошим манерам.
- Я и учила тебя хорошим манерам, но, верно, я никудышный учитель.
Они поднялись во второй этаж. Раиса Григорьевна нажала кнопку звонка.
В дверях стояла молодая женщина.
- Это мы, Леночка, - сказала улыбаясь Раиса Григорьевна. Они даже расцеловались, вернее, прижались щеками. - В дом нас пустишь?
- Ой, Раиса Григорьевна, проходите. Здравствуй, Володя, - очень просто поздоровалась она.
Он не узнал в этой полной женщине худенькую шуструю десятиклассницу Лену Максимову. Ноги ее потяжелели, она как бы осела, лицо округлилось, и исчезла подвижность его, отчего оно казалось застывшим, каштановые волосы она перекрасила в белый цвет. Это была чужая незнакомая женщина, и, когда она отворила дверь, Казанцев подумал, что они ошиблись квартирой, но потом мелькнуло в лице что-то знакомое, расплывчатое, как выплывают знакомые черты при проявлении фотопленки, может быть, это старшая сестра их прежней Леночки, и лишь глаза - вишневые глаза, но только не светло-вишневые, а уж потемневшие от времени, - были глазами Лены. Таких глаз ни у кого больше не могло быть. Это, конечно, она.
- Здравствуй, Лена.
- Проходите, пожалуйста.
Лена повела их в комнату. Шла она устало, тяжеловато. Чувствуя на себе взгляд Казанцева, она поправила волосы на затылке. Казанцев понимал, что его приход стесняет ее. А сам он не в том добродушном состоянии, чтоб удачной шуткой, находчивостью снять неловкость.
- Угощай гостей, Леночка, - сказала Раиса Григорьевна. - Вот торт с орехами. Будем чаевничать.
- Как ваша Галочка? - спросила Лена. Казанцев понял, что она уже смирилась с их приходом.
- Неплохо. Даже хорошо. Она ведь в прошлом году педагогический институт закончила, - сказала Раиса Григорьевна Казанцеву. Следовало понимать, что Лена это знает. - Работой довольна. Я хотела взять ее к себе в школу, чтоб ей полегче было. Но она отказалась. Хорошо хоть уговорила не уезжать далеко. Она в Успенском, иногда приезжает на воскресенье, и то спасибо. Я, по правде говоря, не верила в ее педагогические способности. Но вот же - ей нравится в школе.
Казанцев понимал, что Раиса Григорьевна, всю жизнь занятая детьми, не привыкла, что кто-то интересуется ее собственными делами, и сейчас рассказывала о дочери лишь для того, чтоб они, ее бывшие ученики, много лет не видевшие друг друга и не называющие друг друга на вы лишь потому, что неловко перед ней, привыкли, присмотрелись друг к другу.
- А где она сейчас? - спросила Лена.
- Взяла свой класс - у нее пятый - и поехала по Волге, по местам боевой славы. Прислала открытку из Волгограда. Я как-то приехала к ней в Успенское и удивилась: ее пятиклассники так и вьются возле нее, вроде бы души в ней не чают. А сама-то еще девчонка, год в школе. Я даже позавидовала грешным делом - возле меня всю жизнь были ученики, но вот особого обожания я, честно говоря, не замечала.
- Нет, наш класс любил вас, Раиса Григорьевна, - сказала Лена, она словно бы вновь почувствовала себя школьницей и по-детски встряхнула головой и улыбнулась. И чудо из чудес - улыбка смыла печаль и слой за слоем начала снимать отложения прошедшего времени, вот разгладились и морщины у углов рта и на лбу, лицо стало незаметно как-то худеть и вытягиваться, исчезла тяжесть подбородка, и жизнь Лены в несколько мгновений прошла перед глазами Казанцева, но только в обратном течении: вот неподвижная маска печали, вот радость и даже счастье, вот ожидание этой радости и счастья - вот, вот она, прежняя Леночка Максимова, порывистая и угловатая.
В ответ на ее улыбку Казанцев тоже улыбнулся, ему стало легче и веселее оттого, что он узнал прежнюю Лену, и он понимал, что и она видит его жизнь в обратном течении.
И только лицо Раисы Григорьевны не было подточено временем - окруженная всю жизнь юными надеждами, она одна из всех не знала разочарований прошедшей юности, одна из всех была всегда юна.
Потом они пили чай и, уже полностью привыкнув к вернувшейся на короткое время юности, рассказывали Казанцеву новости о жизни одноклассников: Слава Лушин получил двухкомнатную квартиру, Юра Мельник, он в Киеве живет, защитил диссертацию, Владик Аверин стал самодовольным чиновником и не узнает своих, а Веня Смелкин инфаркт перенес, кто бы мог подумать - Веня, сильный, быстрый, был капитаном городской футбольной команды - да, конечно, какие мы уже немолодые, если так-то разобраться, какие немолодые. И, странное дело, они считали Раису Григорьевну одноклассницей, забывая, что потери переносятся ею гораздо тяжелее, потому хотя бы, что их у нее много больше, что кроме их выпуска у нее было еще одиннадцать.
- Ну, что же, дети мои, - сказала Раиса Григорьевна, - почаевничали, пора и честь знать. Проводите меня до автобуса. А потом, Леночка, Володя проводит тебя - нам с ним в разные стороны. Володя, не забудь проводить Лену.
- Не забуду.
- Братцы, чуть не забыла. Есть возможность встретиться и завтра.
- Это хорошо бы, - сказал Казанцев.
- Моя ученица, бывшая, конечно, завтра замуж выходит. Постой, Володя, да это же в твоем дворе. У тебя шестнадцатый дом? А у нее четырнадцатый. Танечка Михалева. Знаешь ли ты о свадьбе?
- Не только знаю, но даже зван. Хотя невесту ни разу не видел.
- И ты пойдешь?
- А как Лена?
- Ну, Лену я возьму на себя.
- Тогда вопросы излишни. Как же я без Лены, - пошутил Казанцев.
- Ну как, Лена? - спросила Раиса Григорьевна.
- Да я не знаю никого. Чужая свадьба. Неловко как-то.
- Раз я зову, значит, ловко, - рассердилась Раиса Григорьевна. - Иначе не звала бы. Да ты и знаешь всех. Если не всех, то половину наверняка. У тебя же работа такая. Ты как и прежде, в городской библиотеке?
- Да. Все там.
- А почему я тебя не видела? Несколько раз заходила, а тебя нет.
- Я теперь в другом отделе.
- Как это?
- Очень просто. Раньше я заведовала отделом обслуживания, ну, это абонемент, читальный зал, а теперь перешла в отдел комплектования. Это вам скучно, Раиса Григорьевна.
- Нет, мне не скучно. А почему ты перешла?
- Устала.
- От кого это устала? - не поняла Раиса Григорьевна. - От читателей?
- Да, от читателей. Именно от читателей.
- Но это же твоя работа, Лена.
- Значит, я устала от работы.
- И надолго ты ушла?
- Не знаю. Там видно будет.
- Не надо бы тебе совсем уходить, - попросила Раиса Григорьевна.
- Комплектование - это тоже библиотечное дело.
- Конечно. И все-таки. Так я в половине четвертого зайду за тобой, хорошо? Начало в четыре.
- Хорошо, - согласилась Лена.
Они проводили Раису Григорьевну до автобусной станции. Видно было, как в залив опускается багровое солнце. Завтра ожидался жаркий день. Солнце проглатывалось заливом медленно, мягко, словно проваливалось не в воду, но в вату.
Когда подошел автобус, Раиса Григорьевна молодо вспрыгнула на подножку. Народу было мало, автобус не спешил, Раиса Григорьевна махала рукой.
- Спасибо, Раиса Григорьева.
- Ну, ну, Лена, будет.
- Нет, правда, спасибо.
- Володя, скажи Лене, чтоб не сердила свою старую училку. До завтра, ребята. - И автобус тронулся.
Шли медленно, молча. Когда поднялись на гору, виден стал от края до края залив. Солнце почти полностью утонуло в заливе, виден был лишь малый кровавый его сегмент, вода потемнела, воздух был прозрачен, и слабой полосой виднелся противоположный берег залива, из воды, скрадывая пространства, росла белостенная крепость, и тугой медью отливал купол ее собора, справа виднелись форты - форт Святого Михаила, и Августовский, и Безымянный, - время белых ночей укорачивало пространства, сводя их к ломаной рваной линии, медленно двигался, почти застыв на рейде, большой корабль, и блеклыми всплесками предупреждал моряков об опасностях самый большой на побережье Краснухин Маяк.
Они пошли дальше молча, но и не мешая друг другу молчанием. Оставалась неделя до самого длинного летнего дня, и белые ночи близки были к своему накалу. Слабой желтизной был подпален край неба на западе, деревья, утомленные спелым дневным зноем, медленно остывали от жаркого сока и были неподвижны, все было тихо, и всякий скрежет машины, торопливый неожиданный говор, скорый гулкий шаг пугал, настораживал, предупреждал о возможности новых утрат и потерь.
- Я отвык от белых ночей. Когда-нибудь будет доказано, что белые ночи - явление недоброе, вредное человеческим нервам, - сказал Казанцев.
- Мама была еще девочкой, когда родители привезли ее в Фонарево. Они переехали с юга со всем скарбом. Так она рассказывала, что курица и петух бились в клетке и сошли с ума - не могли понять, почему нет ночи. Потом деду объяснили, что клетку на ночь нужно было закрывать тряпками. Как ты живешь, Володя? - вдруг спросила она.
- Плохо.
- А я думала, что ты процветаешь.
- Нет, я не процветаю.