Дмитрий Натанович Притула (1939–2012), известный петербургский прозаик, прожил большую часть своей жизни в городе Ломоносове. Автор романа, ряда повестей и большого числа рассказов черпал сюжеты и характеры для своих произведений из повседневной жизни "маленьких" людей, обитавших в небольшом городке. Свою творческую задачу прозаик видел в изображении различных человеческих качеств, проявляемых простыми людьми в условиях непрерывной деформации окружающей действительностью, государством - особенно в необычных и даже немыслимых ситуациях.
Многие произведения, написанные им в 1970-1980-е годы, не могли быть изданы по цензурным соображениям, некоторые публикуются в этом сборнике впервые, например "Декабрь-76" и "Радикулит". Другие, такие как повесть "Теплый сентябрь", были изданы лишь однажды, в журнале.
Тема "обиженных людей" прослеживается и в рассказах Дмитрия Притулы постсоветского времени. По этим текстам интересно проследить, как, изменяясь, политическая и экономическая система оставляет неизменными лишь человеческие страдания и несчастья. И как, вопреки ей, эти простые люди по-прежнему пытаются выживать, любить и быть счастливыми.
Книга подготовлена к печати ООО "Журнал "Звезда".
Содержание:
Морфология жизни 1
Теплый сентябрь - Повесть 3
Рассказы 14
Дмитрий Притула: биографическая справка 61
От составителей сборника 61
Публикации Дмитрия Притулы 61
Морфология жизни
Дмитрий Притула - один из самых ярких прозаиков нашего времени. В том, что он мало известен, виноват, вероятно, излюбленный им жанр - короткий рассказ. Писатель обычно стремится заявить о себе романом, объемной формой, которая, кажется, самим объемом соответствует всеобъемлющему явлению жизни. Но это только кажется. Короткий рассказ - может быть, самый трудный жанр, требующий от писателя высокого искусства. Подобно тому, как в капле воды содержатся все химические свойства этой субстанции, рассказы Притулы вмещают знание скрытых законов жизни, тайных причуд судьбы, хитросплетений человеческих связей.
Стиль его повествования - сказ. В эту литературную писательскую манеру Притула вложил горячность и человечность. Простодушное изложение не напоминает маску, которой обычно в таких случаях пользуются (Зощенко, например). Постоянным внезапным обращением к собеседнику-читателю Притула завладевает вниманием, заражая своим сердечным интересом к перипетиям чужой судьбы. Невозможно оставаться сторонним наблюдателем. Как притягательны эти междометия, которыми автор вводит новые повороты сюжета! ("Да, что еще важно…"; "Да, но как же любовь?"; "Но! С матерью и отчимом Алеша жил неразлучно…"; "Нет, напомнить надо…"; "Ну, если разобраться… Но нет" и т. д.) Попробуйте, что-то рассказывая, начинать каждый абзац с междометия. Сразу почувствуете присутствие собеседника, и не где-нибудь в неизвестном пространстве и отдаленном времени ("глубокочтимый читатель"), а тут, рядом, и желание рассказать, убедить, поделиться возрастет пропорционально появившейся близости адресата.
В маленьком пригороде "Фонарево", которое напоминает маркесовское "Макондо" из "Ста лет одиночества", разворачивается драма жизни с надеждой и разочарованием, трудом, радостями и болезнями. Отчасти это быт советской и постсоветской провинции, хорошо узнаваемый в деталях, отчасти - Бытие с большой буквы. Люди ведь одинаково плачут и смеются, болеют и умирают, любят, ненавидят и радуются жизни - в Фонарево так же, как в Италии или Мексике.
Разнообразие сюжетов Притулы удивительно. Время - советское вчерашнее и постсоветское сегодняшнее. Персонажи самые разнообразные: учительница, инженер, фельдшер, врач районной больницы, моряк, студентка, пенсионерка, охранник, продавщица, прапорщик, электрик, бизнесмен, шофер, телефонистка…
Сюжеты: в очереди за индийским чаем и макаронами завязываются любовные отношения ("Человек из очереди"); старуха-мать становится заложницей в войне дочери и сына ("Заложница"); девушка удочеряет ребенка с ограниченными умственными возможностями ("Художница Валя и ее мать"); бизнесмен на концерте убивает виолончелистку ("Брамс, квартет № 3"); за богатого старика прочат замуж нуждающуюся вдову ("Почти невеста"); под Новый год к одинокой женщине привозят на санитарном транспорте парализованного мужа, которого она не видела больше двадцати лет ("Новогодний подарок")…
Разнообразие персонажей и сюжетов очевидно. Но ("Но!" - в таких случаях восклицает автор) люди-то, в общем, одинаковы: любят, страдают, стремятся к лучшему, добиваются, отчаиваются, болеют, враждуют, сходятся, расходятся и в связи с этим плачут и смеются одинаково. И выходит, что основные моменты самых разных сюжетов - те, что вызывают у читателя интерес и сочувствие, - совпадают, образуя меж тем мозаичную картину жизни данного места и времени. Надежды, разочарования, труды и радости у всех одинаковые, только в разных пропорциях отпущены, уж как кому повезет. Что тут вспоминает филолог? Правильно, как сказал бы Притула, который, постоянно разговаривая с читателем, задает "наводящие вопросы" и сам же на них отвечает, - филолог вспоминает фольклорную волшебную сказку и классическую работу В. Я. Проппа "Морфология сказки".
Как известно, исследователи фольклора пытались классифицировать сказки по сюжетам и мотивам, а они то совпадали, то отличались; открытие Проппа заключалось в том, что он выделил функции - то есть поступки действующих лиц, определяемые с точки зрения значимости для хода действия. И они оказались не просто похожими, а одними и теми же. Например, антагонист пытается обмануть жертву, чтобы овладеть ее имуществом (подвох) или антагонист наносит одному из членов семьи ущерб (вредительство), или одному из членов семьи чего-либо не хватает (недостача), герой и его антагонист вступают в непосредственную борьбу (борьба) и т. д. Все это - опорные пункты сюжетов, и они повторяются, их немного. "Функций чрезвычайно мало, а персонажей чрезвычайно много, - пишет Пропп. - Этим объясняется двоякое качество волшебной сказки: с одной стороны, ее поразительное многообразие , ее пестрота и красочность, с другой - ее не менее поразительное однообразие, ее повторяемость " (курсив мой. - Е. Н. ). Интересно, что то же самое можно сказать о самой жизни. Она и пестра и неожиданна, но в чем-то самом важном трагически или счастливо повторяется. В ней существует некий незыблемый стержень. Только едва ли можно вспомнить такое произведение, которое бы обнажило это "двоякое качество" так красноречиво, как это получается под одной обложкой у Дмитрия Притулы. Морфология жизни, можно сказать.
И единство места этому послужило, и социальная однородность населения пригорода, и сюжетная сжатость, при которой главные события, образующие судьбу, мелькают с быстротой клипа. Невольно делается упор не на индивидуальность людей и обстоятельств, а на их однотипность. При этом многообразие персонажей и ситуаций тоже имеет место. Однотипность и многообразие.
Все функции, говорит исследователь сказки, укладываются в один последовательный рассказ. Вырисовывается стержень сказки, ее морфология. Какой-то восточный мудрец обрисовал человеческую жизнь в трех словах: человек рождается, мучается и умирает. Есть в этой минимизации функций грустный смысл. Так вот, наш прозаик - хотел того или нет - показал при помощи разнообразного жизненного материала костяк бытия, стержень, на который нанизывается человеческая жизнь. "И всюду страсти роковые, / И от судеб защиты нет" - на фоне пестроты судеб и их носителей. Взаимоотношения людей, какими бы сложными они ни были, имеют ограниченное число вариантов. В одном рассказе фигурируют мужчина и женщина, между которыми возникла любовная связь, в другом - отец и сын, находящиеся в трудных отношениях, в третьем - сын и мать, затем - муж и жена и т. д. И даже квартирный вопрос (специфическая "функция" здешних мест), которого не знали шекспировские герои и который лейтмотивом проходит почти через все рассказы, - это вопрос человеческих отношений.
"Двоякость" удивительным образом выражается в поэтике прозы Притулы. Нельзя не обратить внимание на то, как вводятся новые сюжетные мотивы, какими необычными средствами. Трудно поверить - почти одними междометиями, неожиданно приобретающими разные смысловые оттенки. Вот наугад взятые из одного рассказа начала абзацев: "Да, деваха. Она откуда-то из провинции приехала…"; "Да, а какая квартира! Там кухня метров на четырнадцать…"; "Да, но Зоя Павловна - женщина неожиданная…"; "Да, обходительный мужчина…" Каким разным может быть это "да"! Вот хотя бы, с одной страницы: "Это невозможно. Да, невозможно, но есть". Или чуть ниже: "Несправедливо. Да, несправедливо, но это так". В первом случае звучит оттенок удивления и междометие принимает в передаче его живейшее участие; во втором - к горечи примешивается твердость, в интонации звучит жесткость какого-то закона. Прошу читателя поверить на слово: интонацию определяет контекст, который по поводу каждого примера привести невозможно. Скажу лишь, что именно междометия являются полномочными представителями эмоции. Вот еще одно "да": "Вечная память, да!" Совсем другое, правда? Завершающая нота похожа на впадение в тонику.