Он-то думал: суровая женщина, докурит и выгонит, и они с этим парнем пойдут пустым освещённым судном искать каждый своё законное место… Судно называется "Ильич". Не раз с этого "Ильича" для Витьки начинался далёкий Владивосток, дорога вдоль побережья в бухту Светлую, где и родился, и прожил все свои двадцать четыре года удачливый парень Витька Юдин. Из лёгкой сумки добыл портвейн и стакан, который превратился, точно матрёшка, в пять мал мала меньше. Женщина улыбнулась. Взяв один, покрутила в сверкавших новым золотом руках, рассматривая сгорбленных японок, точно старушек с ненормально молодыми лицами.
– Мне, чур, самый большой!
Юдин посмотрел в её смеющиеся глаза и, как ожёгся. Налил всем. Пятый стаканчик, вроде, лишний, остался в стороне, кого-то поджидая.
– Сайры не было в этом году, – сказал Витька на пробу, но не ошибся.
– Погодные условия, – подхватила Августа.
– Ой, у нас на Шикотане, в Крабозаводске, было цунами! Мы на сопки лазали, но так ничего и не произошло! – восторженно сообщила Надя.
– У нас все причалы смыло, – сказал Лёха. – А в Крабозаводске не может быть такой волны: там закрытая бухта.
– А ты на каком острове был? – спросила девушка.
– Почему "был"? Я живу на Кунашире. Я местный, родился на Курилах.
– А-а… А я из Гусь-Хрустального.
– Что за Гусь?
– Город недалеко от Москвы…
– Зато селёдки было полно, – сказал Витька Юдин.
– Да, – согласился Лёха, навалясь на стенку, чтобы лучше видеть рядом сидевшую девочку. – Шли мы как-то с полным тралом… А тут шторм. Ох, и мотало нас (курс сразу потеряли). Выбросило бы на скалы, да боцман догадался, штурвал закрепил. По кругу ходили. Стихло, выползли из кубрика: ба, первый снег! Отчаливали: на берегу трава зеленела, а тут всю палубу замело, – он говорил, успевая ловить восхищение в Надиных глазах, прикидывая: пошла бы она с ним в ковыли?
– Пьяные были все, что ли? – засмеялся Юдин (вот кого не проведёшь) – …если "курс потеряли"… На чём ты?
– На МРТ [6] , – немного обиделся Лёха, – кого ещё может так валять?
– Не скажи, джонки у япошек мельче.
– У них плавучесть.
– Я – на рефе [7] , – сказал Витька.
– На каком?
– На "Мише Совенко".
– Видел, вы у нас на рейде стояли, – сказал парень и отомстил: – Ну, и корыто…
– Да, ржавенький, – согласился Юдин, – но пока ходит. Я полгода не был на берегу, – добавил как-то грустно, – забыл, как по суше ходить, не качаясь. От Владика шли до Курил, а потом – на Магадан…
– Ох, и надоела эта рыба за сезон… – сказала Августа.
Она не стала рассказывать про бочки, про соль на руках и на губах, про ноги в резине, по колено в воде, и про шторма, про шторма… Юдин смолк обрадованно: женщина улыбнулась кротко, и его снова, как обожгло.
– Ну, что? – спросил хитро Витька, зная, – сейчас он удивит попутчиков! – Знакомиться пора!
Засмеялись от неожиданности, от удовольствия. Чужие люди, имён друг друга не знают, а разговорились! Всё – путина… После неё, как после ада, есть рай. Ад – рай. Счастье на земле состоит из этих двух слов…
– Меня – Августой, – сказала Августа так легко, будто всю жизнь только и делала, что знакомилась с рыбаками на идущем ночным морем судне.
Портвейн кончился.
– По второму кругу надо бы, за знакомство, – сказал Лёха.
Он представил, как уходят они с этим парнем (назвался тот и по фамилии, чего Лёха в такой ситуации никогда не делает), а девчонка эта (звать Надеждой) останется здесь в крепко запертой каюте, разрушив кое-какие его, только возникшие надежды.
– Знаю бармена, каюта по левому борту, – сказал Витька Юдин.
В прошлом году в это же время он также шёл на Владик с Камчатки. Но не знал он пока, что знакомый бармен списался, а в каюте по левому борту вместо старика живёт молодой.
– Пошли! – поднялась Августа.
Так сказала, словно не было в прошлом воняющего тухлятиной рыбного цеха, где ей платили "рубль за рубль". Не было и кубрика, где в тусклом свете сплошной ночи людей, как сельдей в бочке… И кто бы мог подумать: такое счастье – корабль мечты, шикарный и не призрачный. Снег с ветром шарахался в надёжно задраенные окна. Жизнь показалась широкой, как моря.
– Ишь, – подмигнул Лёха Виктору, – видать, здорово выпить захотела.
Юдин не поддержал. Но женщину, вроде, не задело.
– Домой еду, – объяснила она, – с мужем сходиться.
– А он-то захочет? – пошутил Витька, но получилось как-то завистливо.
– А его никто не спросит, – ответила она бодро.
От этих недомолвок стало Юдину жалко Августу, будто он давно за неё боялся, сам не зная, почему.
Сквозь зыбкий радостный сон Славик слышал, как по спикеру крутят надоевшую мелодию. Здесь всегда включено радио. Так положено: судно в открытом море, а, вдруг, пойдёт ко дну – все должны услышать прощальный "сос". К знакомой песне присоединился посторонний, но понятный Славику звук – стучали в дверь: опять – бичи [8] , опять – водки, опять – ночью.
– Василий… это Юдин…
– Нет тут никакого Василия, – Славик открыл дверь: – Понимаю: ты с путины, они с путины (мат по-английски, но рыбак не понял). Лицо у этого бича осталось добро-просящим… И тут увидел Славик за его плечом женские глаза…
– Сейчас оденусь, – прикрылся руками.
– Ничего, ты отлично выглядишь! – засмеялась женщина.
Славик определил: лет тридцать, не меньше – любимый им возраст противоположного пола. Джинсы надел, японскую рубаху, разрисованную пагодами и сакурами, каюту запер. Пошли в буфет, дверь которого Славик открыл своими ключами. Когда выскочил из буфета, Августа стояла у одной стены, Витька Юдин – у другой.
– А, пошли к нам, – пригласила женщина.
Рыбаку, естественно, тупому, грубому, это не понравилось, но неюная и красивая дамочка была непротив. Поддельный бармен Славик решил пойти на риск, ставший у него постоянным, а потому он ещё заскочил в свою каюту за гитарой и за рыбой, которую бич, не торгуясь, купил.
…Пока те трое шли пустым судном, и качкой их бросало на стены и друг на друга, Лёха успел хорошо разглядеть девочку. Она задёргалась по каюте: сумку стала открывать. Порывшись в ней, поднесла к столу зажатый кулачок, раскрыла. Лёха увидел, какая, в сущности, чепуха: божок узкоглазый из моржового клыка – такие чукчи делают. Радуется: купила на главной Петропавловской улице в первом попавшемся сувенирном ларьке…
– Кроме этого много с промыслов везёшь?
– Разве обязательно денег чулок? – протяжный вопрос.
Сумма, названная Надей, повергла Лёху в шок:
– Я на гулянку еду и то прихватил побольше!
Девчонка ответила твёрдо:
– Некоторые из-за рыбы дрались, за волосы таскали друг друга. Я эту сдельщину презираю!
– Я тоже не очень, – согласился парень вынужденно.
Повидал он таких пацанок, приезжавших на одну путину с материка. Но подумалось: эта по доброй воле не пойдёт с ним в ковыли. Только взошедшая луною мечта, похоже, скрывалась в облаках. В данном случае "ковыли" представляли из себя отдельную каюту с широкой постелью.
– Хочешь, во Владике все мои деньги вместе потратим… на кино, на театр… – Чуть не ляпнул "на кабак", заметил с облегчением, что её глаза потеплели.
Ветер заблудившейся чайкой бился в иллюминаторы. И кто знает, может, один раз так будет… Надо успеть, пока ветер не ушёл, пока корабль плывёт, и на палубах блестит наледь, и смотрит воспалённым глазом в корму маяк…
Рыба была большая, на срезе – сочно-красная, полстола заняла. Было их четверо. Стало пятеро. Занавески сонно подрагивают, будто страусы, вытканные в Гонконге, хвостами машут. Было их четверо, стало пятеро… Кто ж хотел иначе?
– Ну, пир, братцы! – Лёха поглядел на паренька уважительно. Лёхина мамка в пищеблоке, поваром в обжорке для вербованных. У матери руки пухлые, точно сдобные, а у бармена – тонкие, пальцы слегка кнаружи выгнуты, как у фокусника. – Ты и есть из буфета? – как-то не особенно поверил.
– А-ля посудомойка, – ответил непросто паренёк.
Витька Юдин на бармена смотрел иронически, будто не мог ему простить, что тот оказался на месте прежнего, с которым после прошлой путины он шёл этим же судном. Августа заинтересовалась и Славиком, и его гитарой:
– Сюда нажми, а теперь – сюда. Ну-ну, музыка получается…
"Чего он, маленький, сам, наверное, умеет, раз гитару притащил", – запоздало оскорбился Витька. Этот чувак голым открыл им дверь, и Августа его таким видела. Спросил ревниво:
– Песню-то какую-нибудь умеешь?
Славик улыбнулся небрежно, глаз не поднял, длинные волосы упали на щёки, светлые, волнистые. Стал играть и петь:
Где-то горит свеча,
Но далеко причал…
Море гудит, ворча,
это девятый вал.
Стихнет, уйдёт ночь.
Встретимся на берегу.
Как там моя дочь,
Я без вас не могу…
Пока парень пел, смотрели на него с нежностью, любя этого паренька вместе с его гитарой, вместе с длинной декабрьской ночью, вместе со своими хорошими мечтами о том, чего ещё нет, что только ещё будет впереди: за песней, за морем, на причале. "Хороший паренёк – чего делить? Один причал", – подобрел Витька Юдин… Собственная жизнь ему в такие моменты казалась ласковой. Как хорошо им с сестрёнкой жилось в детдоме в бухте Светлой… Светлые комнаты, светлые окна, за ними светлое море…
– Придём в порт – вместе гульнём, ребята! – потянулся с рюмкой к бармену Лёха.
– С меня довольно! – отказался Славик, чиркнул спичкой о джинсы, поднёс Августе прикурить.
– А я выпью, – сказала она с вызовом.