Орудия били часто, пехота, следовавшая за танками, уже залегла. Но гитлеровские танкисты тоже пристрелялись. Их снаряды рвались почти у самых орудий. Подойдя на более близкую дистанцию, танки открыли к тому же еще и пулеметный огонь. Пули с визгом и посвистыванием все чаще залетали на батарею, щелкали по щитам орудий, взметали маленькие фонтанчики снега. Войтенко на несколько секунд оторвал глаза от поля боя, окинул взглядом батарею. Разгоряченные боем, вошедшие в азарт артиллеристы работали у орудий с такой завидной быстротой и ловкостью, что трудно было уловить мелькание рук, повороты корпуса, движение снаряда. Все приемы, из которых слагается заряжание, слились в одно молниеносное, почти неуловимое движение, и трудно было поверить, что его выполняет целый расчет, а не один человек. Из стволов вырывались яркие огненные молнии, в уши резко били выстрелы. Командир взвода лейтенант Штыков стоял позади второго орудия на одном колене и охрипшим голосом выкрикивал команды, взмахивая правой рукой. Из-под сдвинутой на затылок шапки выбилась рыжая прядь волос. У другого орудия суетился лейтенант Смолкин, подавал снаряды. "Заменил кого-то", - тепло подумал Войтенко о своем замполите и поймал себя на мысли, что никогда еще его батарея не давала такого бешеного темпа огня.
Войтенко снова посмотрел на поле боя. За несколько секунд, на которые он оторвался от наблюдения, там что-то произошло. Во-первых, загорелся еще один танк. Вражеская пехота отходила назад. Это хорошо. Но что еще? Неужели гитлеровцы повернули вспять? Лейтенант уже было обрадовался, но тут же разгадал маневр врага. Танки разделились на две группы - по пяти в каждой, пытаясь обойти батарею с двух сторон. Сердце Войтенко забилось частыми, гулкими толчками. "Опять придется разворачивать орудия", - подумал он. И в тот же миг над его головой вдруг низко пронесся зловещий свист, взрыв оглушительно рванул воздух. Войтенко невольно втянул голову в плечи, почувствовал, как словно ватой заложило уши. Затем опять высунулся из окопа. Три орудия по-прежнему лизали снег длинными желтыми языками пламени, вырывавшимися из низко распластанных стволов. Четвертое молчало. Там суетились люди, что-то делали.
"Попадание", - со страхом подумал Войтенко. Он взялся за края окопа, подтянулся и, выпрыгнув, побежал туда, на ходу крича о том, что надо развернуть орудия, что танки выйдут сейчас из сектора обстрела. Но артиллеристы и сами уже поняли это и по очереди, поспешно разворачивали пушки. Войтенко, подбежав к орудию, у которого произошла заминка, переводя дыхание, спросил, почему прекратили огонь. И хотя он почти кричал, собственный голос показался ему слабым, как будто он шел откуда-то издалека. Лейтенант Штыков, указывая на уши, тоже ответил криком:
- Наводчика! Наповал! Панораму - вдребезги… - И с искаженным яростью лицом, помахав кулаком в воздухе, открыл замок, стал наводить орудие через ствол. От его второго снаряда загорелся еще один танк.
Войтенко, облизнув пересохшие губы, удовлетворенно кивнул головой, осмотрелся. "Выстоять! Только бы выстоять", - билась в его мозгу настойчивая мысль.
Танки, обходившие батарею слева, снова усилили огонь. Но их было уже не пять, а четыре: один только что зажег Штыков. Другие пять, пытавшиеся зайти справа, увязли в глубоком снегу, буксовали. Их моторы свирепо выли, из-под гусениц взлетала снежная пыль, перемешанная с отработанными газами. Войтенко немедленно приказал двум орудиям сосредоточить огонь по этим, ставшим неподвижными целям. Через минуту две машины застыли на месте, трем с трудом удалось выбраться назад.
- Уходят! Ей-богу, товарищ лейтенант, уходят! - радостно крикнул кто-то рядом с Войтенко. Он посмотрел на кричавшего, узнал Олейника, улыбнулся ему одними глазами и глянул вперед. Да, это была правда. Фашисты не выдержали, повернули назад и на полном газу скрылись за высотой, оставив восемь машин на поле боя.
Артиллеристы, оживленно переговариваясь, хлопотали у орудий, внимательно осматривали повреждения, перебирали снаряды.
Войтенко подошел к пушке Шерстнева. Она странно осела на один бок, левого колеса не было, из ствола еще тонко струился синий дымок. Шерстнев лежал на спине, осматривал ось, ругался. Тут же сидел наводчик, ладонью загребал снег, отправлял его в рот. Санинструктор перевязывала ему голову. Встретив вопросительный взгляд лейтенанта, наводчик искривил губы, силясь улыбнуться, успокоил:
- Ничего, товарищ лейтенант. Только голова маленько кружится. Вот отдохну немного…
- Чего ругаешься, Шерстнев? - строго спросил Войтенко.
- Как же, товарищ лейтенант, - вылезая из-под оси, жаловался Шерстнев. - Как снаряд ударил, и не заметил. Прямо под ось попал. Слышу только, как что-то зафырчало. Смотрю - колесо в воздухе летит. Чудеса! А ну, ребята, тащи сюда ящик из-под снарядов. - И, повернувшись к командиру батареи, пояснил: - Мы сейчас ящик под ось - и все в порядке. Панорама-то цела…
- Правильно! Молодец! - похвалил Войтенко и пошел дальше. У второго орудия заместитель по политчасти лейтенант Смолкин, зажав зубами конец бинта, заматывал руку.
- И тебя? - спросил Войтенко. - Сильно?
- Пустяки, - улыбнулся Смолкин, - пулей, в мякоть.
- Да иди же ты! Сказано тебе! - прикрикнул он на солдата, пытавшегося ему помочь. - Сам управлюсь. Иди к орудию, там твоя помощь нужнее, небось, скоро опять пойдут… Пойдут, да только не пройдут, - повышая голос, почти крикнул он и, окинув взглядом орудия батареи, с восхищением сказал: - Как дрались наши орлы, а? Видел? Герои!
Войтенко счастливо улыбнулся. На глаза ему снова попался Егоркин, тащивший под мышками два снаряда.
- Живой, Егоркин?
- А и то живой, товарищ лейтенант.
- Как думаешь, Егоркин, отобьемся, если еще пойдут? Выстоим?
Егоркин сдвинул брови, помолчал, с гордостью ответил:
- Выстоим, товарищ лейтенант, нельзя нам не выстоять!
Танк идет в разведку
роизошло это в декабре 1942 года в то время, когда войска Воронежского и Юго-Западного фронтов вели наступление на тормосинскую группировку противника. Перед ними была поставлена задача разгромить эту группировку и тем самым ликвидировать всякую возможность освобождения окруженных немецко-фашистских войск под Сталинградом.
Вьюжной морозной ночью Н-ская танковая бригада подходила к станице Верхне-Чирской. Есть ли в станице противник? Этот вопрос беспокоил командира бригады, и он решил выслать разведку. Выбор пал на экипаж "тридцатьчетверки", которой командовал лейтенант Гавриил Калинин.
В бригаду Калинин прибыл совсем недавно прямо из училища, но полковник назначил его не случайно. Молодой офицер во время прорыва обороны противника действовал дерзко, но в то же время разумно и осмотрительно, молодого задора у него хоть отбавляй - такой с задачей справится.
И вот, оставив уже далеко позади колонну, боевая машина с бортовым номером "26", вздымая снежную пыль, мчится по дороге, неся на покрытой толстым слоем изморози броне отделение автоматчиков. Верхний башенный люк открыт, и лейтенант Калинин стоит, высунувшись по пояс, держась за крышку, которая прикрывает его словно щит. В левую щеку злой порывистый ветер бьет колючими снежинками, и Калинин чувствует, как она быстро деревенеет. Он часто трет щеку рукавицей и, защищаясь ею, зорко смотрит вперед, туда, где вот-вот должны показаться дома станицы. Но, кроме узкой дороги, причудливо переметенной сугробами, ничего не видно. Впереди, всего в нескольких метрах, словно танк и не двигается, стоит плотная стена, сотканная из беснующихся в воздухе снежинок, да стелется по земле, будто клок развевающейся по ветру марли, поземка.
- Ну и погодка! - вслух произносит Калинин, глядя на съежившихся, тесно прильнувших к башне пехотинцев.
- Что, что, товарищ лейтенант? - раздается снизу голос механика-водителя старшего сержанта Романенко.
Калинин слегка вздрагивает от неожиданности. Он забыл, что слова его через танковое переговорное устройство слышны всем членам экипажа: и Романенко, и командиру орудия сержанту Фомину, и радисту-пулеметчику младшему сержанту Аляеву.
- Погодка, говорю, - громче повторяет Калинин и добавляет: - Ведите машину тише, Романенко, а то и сбиться немудрено…
- Есть, товарищ лейтенант, - отвечает Романенко и в свою очередь спрашивает: - Как там наша "армия", не померзла?
Калинин не отвечает, но его тоже беспокоит состояние десанта, приданного ему в разведку, и он, напрягая голос, кричит:
- Семенов! Се-ме-е-нов! Как там у вас? Живы?
Большая, в туго завязанной шапке-ушанке голова поворачивается в его сторону.
- Нормально! - отзывается старший сержант Семенов - командир отделения автоматчиков.
Калинин успокаивается. Но ненадолго. Почему до сих пор нет станицы? Он приподнимает рукав полушубка, смотрит на часы. "По времени уже пора…" Лейтенанту вспоминается напутствие командира бригады: "Смотрите в оба. Ваша задача выяснить, есть ли противник в станице. И все. Доложите по радио. Мы в это время будем на подходе. Ну а если… всякое, ведь бывает… тогда действуйте по обстановке, самостоятельно. Для этого и придаю вам отделение автоматчиков".
…Свистит, воет на разные голоса ветер, Поеживаясь от холода, Калинин с трудом преодолевает желание спуститься в башню. Слезящимися от ветра и снега глазами он следит за дорогой, которую занесло так, что лишь чутьем можно угадать направление движения.