18
Камера номер семь.
Лишь один Злотников сидит, откинув спину на печку-голландку. Все остальные сидят прямо, по Уставу. Все под впечатлением от давешнего построения во дворе.
Тяжкое молчание. Наконец Полуботок сдавленным голосом выговаривает:
- Страшный человек он - этот старший лейтенант Домброва.
- А ты как хотел? - отвечает ему Злотников. - С нами, падлами, только так и надо.
- Ну, так уж и "падлами"! Разве все мы падлы?
- Все! И он - прав! Его дело - душить! Наше - сдыхать!
Бурханов тоже обретает дар речи:
- Да-а, наш Домброва - ого-го! В гроб загонит и глазом не моргнёт… Говорят, поляки - они все злые.
19
Полуботок вспоминает:
Ротная канцелярия. Он сидит недалеко от двери командирского кабинета. Там, за дверью, слышны весёлые голоса, детский смех, женский хохот.
Дверь со стороны коридора открывается. Входит старший лейтенант Домброва - великолепный штатский костюм, в руках - цветы и коробка с подарком. А глаза - совсем не безумные и не сатанинские, а добрейшие.
- Привет, тёзка! Ну как там? Все уже в сборе?
Полуботок отвечает спокойно и не вставая:
- Да, товарищ старший лейтенант. Одного вас и ждут.
- Ничего. Лучше поздно, чем никогда. - С этими словами он входит в кабинет командира конвойной роты. - А вот и я!
Из-за двери доносится голос Тобольцева:
- Ну, наконец-то! Явился - не запылился!
А затем - чей-то женский голос:
- Ой, Вовочка! Какой ты сегодня шикарный!
- Настоящий польский шляхтич! - это опять голос Тобольцева.
Детский голосок:
- Дядя Вова! Дядя Вова пришёл!
Голос Домбровы:
- Извините, что опоздал… Поздравляю… Поздравляю…
Из кабинета выглядывает старший лейтенант Тобольцев.
- Слушай, Володя, сходи, пожалуйста, на кухню, принеси нам ещё один стакан. Мы же не знали, что этот чертяка всё-таки придёт.
- Сейчас смотаюсь, - отвечает писарь.
Женский голос:
- Ой, Вова! А мы уж тут думаем: куда это он запропастился? На гауптвахту его посадили, что ли?
И - хохот.
20
И снова - камера номер семь.
- Наш Домброва - настоящий офицер, - говорит Косов. - Суворовское училище окончил. С детских лет носит военный мундир.
Но Лисицын ему возражает на это очень резонно:
- А что Домброва? Что мне ваш Домброва? - тут он берёт со стола газету и подкладывает её себе под спину. - Завтра он меня как миленький отпустит. И плевал я на него и на его губвахту!.. Хотя мне здесь не очень-то и плохо было. По мне - так и на губвахте жить можно. А Домброва - не Домброва, какая разница? Лишь бы нам только баб выдавали!
- Вот бы здорово, а? - подхватывает Бурханов. - На каждую камеру бы - по одной бабе!
- Зачем же по одной на камеру? - возражает Злотников. - Тогда пусть бы уж - по одной на каждого арестованного!
Коротенькое, как вспышка света видение: все те же и там же, но теперь у каждого на коленях сидит голая женщина.
- Точно! - кричит Лисицын. - А я бы тогда взял бы свою бабу, да как бы её!..
- А ещё бы пусть бы нам сюда шампанское подавали! - предлагает Бурханов.
Видение: в камеру номер семь официантка заносит поднос с шампанским и бокалами.
- Зачем нам шампанское? - возражает Злотников. - Тогда бы уж пусть водку!
- С закуской! - уточняет Косов.
Видение: официантка уходит и возвращается с водкой и закуской… Лисицын тем временем раньше всех набрасывается на свою женщину. Орёт от возбуждения…
И вдруг всё обрывается. И не само по себе, а по той причине, что из глазка в двери раздаётся окрик:
- Эй ты! С усиками! Чего орёшь? И отодвинься от стены!
Лисицын сильно вздрагивает.
- Да… так точно!.. - Отодвигается от стены. Газета падает на пол. - Я - сей момент! Хе-ге!..
- Подбери газету. Ещё раз увижу подобное - берегись!
- Так точно!.. Так точно!..
21
Старший сержант отходит от двери с надписью "Камера № 7 для арестованных солдат (матросов)" и идёт дальше.
Задерживается ещё перед какою-то дверью, смотрит в глазок.
22
Лисицын медленно приходит в себя.
- Перебил на самом интересном месте! Гад! Сука!.. Весь кайф испортил!.. А ведь как бы я тогда взял бы свою бабу да и… А потом… И ещё!.. И ещё!..
- Ну вот - опять! - брезгливо морщится Кац. - Ну сколько можно?
Злотников:
- Сколько надо - столько и будет! Заткнись!
Кац замолкает. А Лисицын продолжает:
- И потом бы ещё разик! И ещё!.. И ещё!..
С этими словами он вскакивает с места и начинает бегать вокруг стола.
На крысиной мордочке - страдание и сладострастие, изо рта клейкою ниточкою свисают слюни, а из носа, по усикам - сопли; руки держатся за переднее место. Ещё несколько оборотов вокруг стола и - пальцы с грязными ногтями жадно расстёгивают ширинку: ух! ух!.. а-а-ах!..
Кто хохочет, кто морщится, а кто и кривится от омерзенья.
Наконец Злотников подставляет маньяку ногу, и тот падает на пол, а упав - и удачно - вовсе и не думает вставать; вместо этого, он корчится на холодном цементном полу, извивается, стонет, захлёбывается чем-то, как будто идёт ко дну.
23
За окошком камеры номер семь - снег.
Он тает, просачивается сквозь худую раму; вода стекает по исцарапанной надписями стене на пол камеры. И образует лужицу.
Лисицын брякается лицом в эту лужу и лежит так, приходя в себя. Ледяная струйка воды попадает ему за шиворот, на голову…
Косов упрекает Злотникова:
- Ну зачем ты его опять раздразнил? Знаешь же, что ненормальный, и зачем же его дразнить?!
Злотников в ответ только ржёт и ничего больше.
Косов же встаёт и брезгливо пинает упавшего.
- Вставай, ублюдок! Какая только потаскуха тебя на свет родила!.. Таких, как она вешать надо!.. Вставай, шизик вонючий!
Совершенно неожиданно подаёт голос Аркадьев:
- Вот же пакость какая!
А Бурханов скорее восхищён, чем возмущён.
- Половой гангстер! Во даёт, а?
Кац неопределённо улыбается - то ли он "за", то ли он "против". Не понять.
Полуботок молча опускает голову в колени. Сидит, отбывает срок.
24
А на гауптвахте всё идёт своим чередом: двое часовых шёпотом болтают о чём-то в коридоре гауптвахты, старший лейтенант Домброва сидит в своём кабинете под портретом Ленина и спокойно читает газету "Советский спорт"; кто-то томится в одиночной камере, а кто-то - в общей…
25
Камера номер семь.
Всё спокойно, все сидят по-прежнему в своих обычных позах. Лисицын сладко дремлет.
- Так говоришь, бабуся болеет по-прежнему? - спрашивает у Злотникова Полуботок.
Тот отвечает совершенно нормально:
- Болеет.
- Ну а мать-то как? Пишешь ей письма?
- Пишу. И она мне пишет. Да только не все письма от неё доходят до меня.
- Да ты откуда знаешь, что не все?
- Чувствую. А доказать не могу. Перехватывают - те, кому положено.
- Ну я-то думаю, она понимает: что можно тебе писать, а чего нельзя.
- Мало ли что ты думаешь! А она вон пишет всё, что ей в голову взбредёт! У них же там - демократия. Дошло до того, что уже чуть ли не к себе стала звать. Со мной уже и командир полка беседовал, и из КГБ со мной беседовали…
Вмешивается Косов:
- Это за что же тебе - такая честь? Гляньте на него! Все с ним беседуют! Ты что - персона важная?
- А, иди ты! - отмахивается от него Злотников и с явным удовольствием продолжает прерванный разговор с Полуботком. Нормальный тон и нормальное выражение лица у него уже прошли, и он опять чего-то из себя строит, сообщая нечто невероятное для простых советских смертных: - ну а недозволенные-то места - все смыты.
- Как смыты? - удивляется Полуботок.
- Химикатами… Вижу, что было здесь что-то написано, а что - разобрать не могу. Бывает, что и целые строчки смыты…
Бурханов уже не может усидеть на месте от любопытства:
- Ничего не пойму - какие там у тебя письма?
- Заткнись! - рявкает Злотников. - Не с тобой говорят.
Но тогда в разговор встревает Косов.
- Ну мне-то ты можешь объяснить - какие письма и почему там, в них, всё смыто?
- Тебе - можно. Ты - человек. - Поворачиваясь к старшему по камере, рядовому Кацу, Злотников небрежно бросает: - Ну-ка ты, придурок, встань!
Кац, не понимая, в чём дело, встаёт с табуретки. Злотников придвигает табуретку к себе и кладёт на неё ноги - так ему намного удобнее приступать к повествованию, которого все, а прежде всего он сам, так страстно жаждут. А Кац - тот так и стоит, лишних-то табуреток в камере нету.
Косов говорит:
- Ну, рассказывай!
Злотников кивает на Полуботка:
- Он пусть расскажет. Мы с ним первые два месяца прослужили вместе. Дружили тогда - не разлей водой. Он всю мою историю знает.
Полуботок приступает к рассказу:
- Мать у него много лет назад, когда он ещё маленьким был, сумела выехать за границу.
- Выехать? - в волнении кричит Кац. - Но этого не может быть!
- А ты - стой, где поставили, и молчи! - советует ему Злотников.
Полуботок продолжает рассказывать:
- Она была переводчицей в составе одной нашей делегации и вот однажды взяла да и не вернулась из Америки. Вышла замуж там за американца, создала там новую семью. А сына и мужа бросила в России. Правильно я говорю?
- Правильно, правильно, - кивает Злотников.
Полуботок продолжает: