20
Двор гауптвахты.
Лисицын с пакетом под мышкой стоит перед Домбровою.
- В батальон пойдёшь сам. Я не стал звонить, вызывать для тебя специальных сопровождающих. Думаю, тебе они сегодня не понадобятся.
- Да… Так точно!..
Совершенно небрежно Домброва говорит:
- Я там у тебя в записке об арестовании нечаянно ошибся. И твоё освобождение оформил вчерашним днём. Ну да это мелочи. Просто получается, будто бы ты пробыл на гауптвахте не двадцать восемь суток, а двадцать семь.
Домброва сказал ему сейчас нечто совершенно невообразимое. Получается так: рядовой Лисицын сейчас вернётся к себе в батальон, а его там спросят: "Где ты шлялся целые сутки?" Но Лисицын совсем обалдел от счастья: кивает, кивает. Очень уж ему невтерпёж выбраться отсюда, а уж там… Там - бабы!
Домброва выводит Лисицына из двора гауптвахты во двор комендатуры, откуда уже совсем рукою подать до свободы. Ой, скорей бы!.. А уж там-то! Там - волшебное царство голых баб!
- Ну, вот ты и свободен, - говорит Домброва.
- Т-та-так то-точно, товарищ старший лейтенант!
- Ну что, давай закурим на прощанье?
- Да… Нет… Э-э-э… Давайте, товарищ старший лейтенант!
Домброва улыбается одними губами.
Сигареты, зажигалка. Закуривает сам и даёт Лисицыну.
- А погодка-то - какая прелестная! - говорит Домброва. - Весна! Пора любви и грусти нежной!
- Так точно, товарищ старший лейтенант!
Оба стоят рядом и курят. Один - спокойно, с наслаждением вытягивая никотин из дорогой сигареты; другой - чуть ли не трясясь от страха, нетерпения, от целой гаммы сложнейших и тончайших переживаний, связанных с голыми бабами, облачком клубящимися над ним…
Немного покурив, Домброва бросает в снег свою недокуренную отраву и с изумлением смотрит на стоящего перед ним солдата.
Тот ничего не понимает и видит перед собой только хоровод полупрозрачных голых баб - они клубятся и расплываются в воздухе.
- Товарищ рядовой, а вы разве не знаете, что курить во дворе городской комендатуры - запрещено? Вон и написано. Прочтите, пожалуйста. Ознакомьтесь, так сказать, с текстом.
И точно - текст.
Табличка.
- Да я уже читал… Да я и сам удивлялся… Но ведь вы же сами мне дали… Сказали: кури…
- Вот как? - Улыбка одними губами. Страшный взгляд немигающих чёрных глаз. - Я?? Сам???
Лисицын стоит бледный, жалкий.
- Это для меня новость…
Адская тишина. Многообещающая.
- Ну вот, что, товарищ рядовой: ВЫ АРЕСТОВАНЫ!
- Но ведь меня нельзя… Нельзя больше двадцати восьми суток… Закон есть такой…
- Закон соблюдён. Я свято чту советские законы. Вы пробыли на гауптвахте не двадцать восемь суток, а только двадцать семь. Целые сутки после этого вы не возвращались в свой батальон. То есть: находились в самовольной отлучке. А теперь вот, вдобавок ко всему ещё и закурили в неположенном месте, а я это случайно заметил. Проходил как раз мимо и - заметил.
Страшный взгляд немигающих глаз. Страшная улыбка.
- Ты арестован! Пошёл назад, мурло вонючее!
21
Камера номер семь.
В двери проворачивается ключ. Все разом вскакивают и выстраиваются.
Дверь распахивается.
На пороге - старший и страшный лейтенант Домброва.
Принцев командует губарям:
- Равняйсь! Смирно! - повернувшись к Домброве: - Товарищ старший лейтенант! В камере номер семь содержится семеро арестованных!
Домброва приказывает Принцеву:
- Вольно!
Принцев передаёт приказ своим подчинённым:
- Вольно!
Никто и не думает выполнять эту команду - все продолжают стоять по стойке "Смирно!" и почти не дышат.
Домброва усмехается:
- Бандиты, вы почему не подчиняетесь приказу старшего по камере? - Иронически разглядывает Принцева. - Пограничника. Стража наших священных рубежей? Ведь он же дал вам приказ: "Вольно!" Это что - неповиновение? Бунт?
Все немного расслабляются. У некоторых на лице возникает нечто вроде нервной и бледной улыбки.
- Претензии к условиям содержания имеются?
- Никак нет, товарищ старший лейтенант! - отвечает за всех рядовой Принцев.
- В столовой - нормы питания соблюдаются?
- Так точно, товарищ старший лейтенант!
- В помещениях - санитарно-гигиенические условия соответствуют существующим требованиям?
- Так точно, товарищ старший лейтенант!
- Обращение караула с арестованными - вежливое?
- Так точно, товарищ старший лейтенант!
И вот, поймав именно этот момент, Домброва и выволакивает за шиворот откуда-то из-за двери обмякшую фигуру Лисицына и вталкивает её в камеру, подпихивая коленом под зад.
- К вам пополнение! И - ОЧЕНЬ надолго!
Дверь захлопывается.
Ключ проворачивается.
Шаги удаляются.
И - тишина. Ох и тишина-а-а!
22
Камера номер семь.
Некоторое время все потрясённо молчат.
Лисицын стоит - убитый горем, без ремня, штаны обвисли, глаза смотрят в пол.
И вдруг камера содрогается от хохота. Причём громче всех ржёт Злотников.
- Вернулся! Вернулся! - орёт он. - Он тебя продержит ещё двадцать восемь суток!.. Он так уже делал раньше с одним таким же идиотом, как ты!!!
Бурханов хохочет взахлёб:
- Сексуальный маньяк! Сексуальный маньяк!!
А Злотников продолжает:
- А двадцать восемь плюс двадцать восемь - это будет пятьдесят шесть! Пятьдесят шесть суток на губе!
23
Камера номер семь.
Оживление помаленьку идёт на убыль. Смех всё ещё продолжается, но уже не с такою силой.
Косов размазывает слёзы по лицу и, почти рыдая, говорит:
- Пятьдесят шесть суток! - Весь так и сотрясается от хохота. - После это можно попасть или на кладбище, или в сумасшедший дом…
- Да никуда я не попаду, - огрызается Лисицын.
- А всё ж таки, ребята, нету на свете справедливости… Всё этому гадёнышу сходит с рук: и воровал, и насильничал, и друзей предавал, и такое делал, что и языком не выговорить, а ему - пятьдесят шесть суток. Всего-навсего. Вместо расстрела. Да, наш Домброва молодец - сделал всё, что мог… Хороший мужик он у нас всё-таки. Дай бог ему здоровья… Ведь вы, ребята, даже и не представляете, за что на самом деле эту суку посадили на губвахту…
- Ну ты, заткнись! - кричит Лисицын.
- В записке об арестовании написано одно, а на самом-то деле было совсем другое. Просто наше батальонное начальство побоялось лишний шум поднимать. У них ведь отчётность, а её портить нельзя.
- Да что он натворил? - спрашивает Бурханов.
- Ничего я не творил! Заткнитесь вы все!
Косов продолжает:
- И рассказывать не хочется. Тошно. И что особенно обидно, ребята: мы ведь с ним вместе призывались, из одного района мы с ним. Его деревня от моей - где-то в двадцати километрах находится. И служим в одном взводе. - Приходя в состояние крайнего волнения, Косов говорит: - И национальность у нас одна - я чуваш, и он чуваш! И ведь люди, глядя на него, могут подумать, что и весь наш народ такой же! А ведь мы, чуваши, совсем не такие! - Поворачивается к Лисицыну и с ненавистью добавляет: - А тебя, мудака, всё равно когда-нибудь повесят за одно место. Нарвёшься ты когда-нибудь на таких людей!
- Не нарвусь!
В камере наступает тягостное молчание. Полуботок долго и пристально изучает мерзкую мордочку, усмехается каким-то своим мыслям, а потом и говорит:
- А что, ребята, давайте-ка мы эту сексуальную крысу назначим старшим по камере? - поочерёдно оглядывает всех присутствующих.
- Идея хорошая! - соглашается Косов.
- Так его, гада! - кричит Бурханов.
- Правильно! - подаёт голос Аркадьев.
- В общем-то можно, - говорит Кац.
А Принцев ничего не говорит - вроде бы как обиделся даже.
Остаётся Злотников. Что скажет он? Все взоры обращены к нему.
- Нет, - говорит он наконец своё слово.
- Почему - нет? - спрашивает Полуботок.
- Старшим по камере останется пограничник. Пусть этот придурок и отдувается за всех, а Лисицына я вам в обиду не дам. Поняли все?
24
Двор гарнизонного госпиталя.
Зелёный микроавтобус с красным крестом на боку, врачи в белых халатах и в военных брюках - курят, стоя на крыльце. Губари чистят снег теперь уже здесь. Они устали, но работать-то надо - проклятого снега выпало чересчур много, и кто-то же должен его убирать…
25
Какой-то военный склад.
Губари носят тяжести…