- Ну вот и все, Шут, теперь ты с нами. А я так хотела, так надеялась, что ты живой останешься.
Она не всхлипнула, но когда оторвалась, и я заглянул ей в лицо, по бледной щеке сползла грязная, мутная, медленная слеза.
- Я ведь просила тебя. Ну почему ты не послушал? - и припала к моим губам. Теперь это было совсем другое. Ведь мы равны с ней. И ее поцелуй… как его описать? Если целуешь живую - с ума сходишь. Если мертвую - удивляешься. А если ты сам…? Словно весна за стеклом, курение по телевизору, секс под наркозом. Это есть, и даже с тобой, но… вот так как-то. Она не отрывалась долго-долго, будто не хотела верить, что - все, я кончился, потерян для нее. Потом резко отвернулась, и пошла прочь. Я посмотрел ей вслед, хотел вздохнуть, но это показалось лишним.
Взгляд наткнулся на Дамира. Он злорадно ухмылялся. Подошел ко мне:
- Молодец, Юрок, поздравляю! - и похлопал по плечу. Это "Юрок" стегануло, наподобие боли. Что, это… мое имя? Да нет, его больше нет. Ни у кого здесь нет имени. Имя - для живых. Мне нужно скорее привыкнуть к Смерти. Только так - с большой буквы. Я хотел подумать о чем нибудь - и не смог. Нет, оно думалось, вроде, но… по-другому, что-ли? Осознание - есть. Боли - нет. Имени - нет. Тело - деревянное. Я - этого хотел?
- Что мне теперь делать? - я подошел к Хозяину.
- Что хочешь, - пожал он плечами. Пойди вон, потрахайся, - и кивнул куда-то в сторону.
Я оглянулся. Дамир заржал, громко и злобно мне в спину. Наконец я ее заметил. За забором, по ту сторону, стояла девушка. Она была в белом платье, удивительно чистом, и печально заглядывала во двор, положив подбородок на ладони. Иссохшаяся, кожа как у мумии. И очень-очень грустная. Я подошел к ней, она встрепенулась мне навстречу.
- Почему ты там стоишь, не заходишь?
Она покачала головой, пересушенные тусклые волосы мотнулись веревками. Посмотрела куда-то мне за спину как собака, с истинно смертельной тоской. Я проследил за ее взглядом - на крыльце бабка обнимала того пацана, мальчика-звезду, внука своего. Он бросил в нашу сторону злой, даже жестокий взгляд.
- Почему? - обернулся я вновь к девушке. Она как-то отчаянно изломалась. И сев под забором, завыла. Хрипло, и будь я жив - страшно. А как вы хотели, чтобы выл мертвец? Я еще раз оглянулся - бабка смотрела на меня осуждающе и предостерегающе - мол, не говори с ней. Пацан - еще более зло. Где были остальные, я не заметил. "Не ходи к ней!" - говорила глазами старуха. Почему? Мертвушка выла, кусая руки. И я вышел за калитку. Она зловеще скрипнула, оппозиционируя меня к ним. Зато с ней. Я быстро подошел, селя рядом, обнял девушку. Она вцепилась в меня.
- Ну, что такое? - гладил я ее по голове, механически, понимая - были бы живы, мне было бы очень больно от ногтей, и я бы жутко ее хотел.
- Девочка моя бедная, ну что ты! Моя маленькая бедная девочка, - я качал её в объятьях, и она постепенно затихла. Гладил ее по спине, путался в грязных волосах. Она такая знакомая. Я ведь раньше был почти чистый кинестетик, все у меня шло через тактильность, память рук хорошая. И это, кажется, не совсем утратилось, ведь кожа рук еще вполне целая. Её плотная спина, и соски упершиеся в грудь… я не знаю, как это объяснить, но обнимая иссохшегося мертвеца, я чувствовал живую, нежную плоть. И еще - я мог девчонку в лицо не помнить, но если с ней спал хоть раз - на ощупь вспомню. Так вот, ее я точно брал. Я был пьян, было темно. Она пришла сама. И лучше ничего в жизни не было. Отстранив девушку от себя, заглянул в прекрасное вновь лицо:
- Ты! Это ведь ты! Ах ты, кошка ты моя сладкая!
Она улыбнулась, и я поцеловал ее. Да, это она приходила ко мне на печь, в первую ночь у бабки. Ах, какая она была восхитительная, и даже горячая. Увлекаясь за ней в траву, я забыл, что мертв!
- О, моя маленькая, маленькая девочка! - шептал я, целуя бесловестные губы. Возвращаясь в рай.
Когда все закончилось, я хотел было завести новую подругу во двор, где уже никого не было. Но она замахала руками, и потащила меня куда-то через бурьян. Я послушно брел за ней. Мы вышли к засохшему болотцу. Она села под дерево, я устроился рядом с ней. Она молчала, я тоже. Запрокинув голову, девушка любовалась на огромную, прекрасную луну. А я ощутил первый сильный голод. И понял вдруг, куда делись все остальные - пошли искать еды. А она - почему не с ними?
- Послушай, а почему ты за забором сидела?
Она мучительно сморщилась, поворачивая голову ко мне. Открыла рот, потом закрыла. Помотала головой.
- Что с тобой?
- Сейчас поймешь! - голос грубый, грязный, карябающий, бесформенный какой-то. Я бы сказал - отвратительный.
- А как тебя… эм-м, зовут?
- Звали, милый, звали! Сейчас никто не зовет, все гонят. Было имя - Саша. Шура. Я вешалась, думала, напишут на могиле - Александра Викторовна Хотеева, тысяча девятьсот… а, да и хер с ним. Нету у меня могилы. И тебя вот не похоронят на третий день. И дней у тебя не будет. Солнце нам нельзя.
- Почему? - снова спросил я, глупый почемучка. Она посмотрела мне в глаза, зрачки огромные, луна отразилась в грязной слезе, сбежавшей по щеке.
- Разлагает.
И уткнулась мне в грудь.
- Только ты меня не гонишь, пока! А скоро и этого не будет.
- Я не прогоню тебя! Ни за что!
- Врешь. Хозяин скажет - и отвернешься.
- За что мне тебя гнать?
Она помолчала. Затем, не глядя:
- Из-за сына. Он меня видеть не хочет. Не простил. Хочешь, расскажу?
Я кивнул.
- Ну, мне уж терять нечего. Все равно уйдешь. Слушай. Я сама из Уфы. Замуж вышла здесь. Он меня любил. А я - дура. Просто веселилась. Сына родила. А в городе гостила - загуляла. Показалось, и не было никогда другой жизни. Сына забыла, с-сука! Эх, кабы знала! Живу, значит себе, другого нашла. Мама молчит, а чего скажешь, я все равно не слушаю. А вот ночью один раз вдруг стукнуло - это как же, я здесь кувыркаюсь, а там - муж, ребенок! Что ж я делаю? Прям хоть беги пешком, тоска така-ая! Хватилась - и на электричку! К свекрухе - где мой дорогой? А он по-пьянке сгорел, по мне маялся. Я вся похолодела, и в сарай. На том же месте, где мой сгорел, новый отстроить уж успели, я там и повесилась. Думала, все, отмаялась. Ан, нет! Повисела, меня бабка и снимать не стала. А ночью сама из веревки вылезла. Вся облеванная, шея синяя. Холодно. Тускло. Че такое, не пойму! Пошла к свекрухе, стучу, она вышла, руки на груди сложила. Ну че, говорит, милая, доигралась? Пошла, говорит, вон, чтоб я тебя не видала больше, гадюка дохлая! И сына не трогай! Я ее умолять хотела - скажи мол, чего это со мной? А ни слова выговорить не могу, горло повредила. Теперь-то слышь, каркаю. Кое-как отошло. Пошла я прочь со двора. Стала где ни попадя мыкаться. С голодухи все пыталась ребеночка утащить, или девку какую. Корову на худой конец покусать. Да куда там! Не дал мне Хозяин ничегошеньки, я крыс грызла, как повезет, их тоже поди поймай!
Она замолчала, прижимаясь ко мне. Я не думал ничего, просто держал её в руках, зная одно - она мне нужна. Почему - не знаю. Но нужна. И я ей. И - никому не отдам.
- Саша?
- Что?
- А почему все-таки ты за забором, они тебя не принимают? Не утонула?
- И это тоже, - кивнула она. - А главное, старуха Хозяина попросила. Ненавидит она меня. А Хозяин ее очень уважает, одна живая - и не боится. Всех греет, всех поит, всех жалеет и поминает. У них это вроде Дня Рождения.
- И у тебя? - брякнул я не к месту.
- Нет, ты что? - фыркнула она. - Я не с ними. Для меня это самый страшный день. Я будто снова умираю! Залазию в дупло, или еще куда, и катаюсь там, вою. Больно заново. Худо, очень худо!
- Ломка, - сказал я. Она кивнула, хотя вряд ли знала, что такое ломка.
- И у тебя будет, если Хозяин боль не снимет. Поэтому иди, - и попыталась отстраниться.
- Ну что ты, я с тобой!
- Дурак, - покачала она головой.
- Сам не знаешь, на что идешь! Со мной останешься - и Хозяин тебя лишит милости. Будешь голодать, и выпить никто не даст. И… ну, иди! - оттолкнула она с неожиданной силой.
- Нет! Саша, я не уйду! Пусть, но я не уйду! Ты не можешь, в конце-концов указывать мне! Я сам решаю!
- Ну, иди, пожалуйста! - в глазах ее снова отразилась тусклая мука, замогильная тоска. И вдруг снова принялась меня целовать, обжигая холодом.
- Шут, я скоро кончусь! Как больно, но наконец я буду мертва. Все. Я не могу жить, и потому лучше сдохнуть насовсем. Но ты, тебе еще очень долго мыкаться! Иди, пожалуйста! - и вцепилась в меня, не оторвать.
- Саша… ну, Саша же! Я не могу! - прошептал я.
- Почему? - спросила она, с робкой надеждой, и даже голос ее прозвучал мягче, чище.
- Я… я с тобой! Понимаешь? Будто теперь у меня никого нет.
- А… они?
- Что - они?
- Ты их теперь.
- Да, но… Бросать тебя - не могу!
- Но, знаешь, ты ведь можешь тайком приходить? - она даже дрожала.
- Да, так и сделаем, - и пожал ее плечи. - Я тебе поесть принесу, хочешь?
Она кивнула, улыбнувшись:
- Завтра ночью!
- Хорошо! - я потянулся поцеловать ее, но она отстранилась.