- Есть такой святой. С юности жил в пещере, умерщвляя плоть. Иногда вообще уходил в пустыню, чтоб молиться в безмолвии. А к концу жизни написал книгу наставлений. Вот она: называется "Лествица, возводящая к небесам". Тридцать его бесед - это тридцать ступеней лестницы-лествицы на пути к обретению чистоты и гармонии. Каждую из заповедей надо изучить и стараться выполнить. Мой тебе совет.
- Я к сему прислушаюсь.
В целом гробовщик остался доволен этой беседой. Засыпая вечером, так подумал: "Вроде неплохой пацанёнок. Мне Господь не дал ни семьи, ни деток. Может, завещаю всё Феофану, коли не поссоримся. Если не пойдёт по стопам Николы. Царство брату Небесное!"
К появлению подмастерья обитатели дядиного дома отнеслись по-разному. Иоанн - доброжелательно, по-отечески, даже слегка почтительно - как пристало себя вести с родственниками хозяина. А Фока - пренебрежительно, свысока. И однажды, будучи под мухой, принялся язвить:
- Это верно, что мамашка твоя - из турок?
Мальчик покраснел, но ответил твёрдо:
- Нет, из бывших половцев, что теперь зовутся татарами.
- Значит, магометанка?
- Нет, крещёная.
- По латинскому или по нашему образцу?
- Православная.
- Всё равно чужачка. Латиняне, магометане, иудеи - все чужие. Сколько бы потом ни крестились, как мы. И жениться на таких - всё равно, что на обезьянах.
Серые глаза подростка сразу почернели. Посмотрев на обидчика исподлобья, он сказал со злостью:
- Ты дерьмо собачье.
- Как?! - едва ли не подпрыгнул Фока. - Как ты меня назвал?!
Взяв с верстака стамеску, паренёк выставил её лезвием вперёд и предупредил:
- Только ещё попробуй обругать мою маменьку, свинья.
- Угрожаешь? Мне? Засранец! - и столяр запустил в голову противника деревянный чурбак, подвернувшийся ему под руку. Но Николин сын ловко увернулся, и обрубок дерева просвистел над ухом у Иоанна, резавшего доску.
- Вы рехнулись, что ли? - загремел его голос. - Чуть меня не пришибли!
В это время Фока стал выкручивать ухо Феофану, а мальчонка с отчаянием принялся визжать и старался ударить его ногой по лодыжке. Иоанн быстро их разнял, оттолкнул зачинщика, а господского племянника заслонил собой. Рявкнул на напарника:
- Прочь пошёл! Нализался с утра пораньше и себя не помнит. Донесу Никифору - и лишишься места.
Поправляя пояс, выпивоха бросил:
- Да заткнись ты, олух! Прихвостень хозяйский. Дело ясное: будешь теперь лизать задницу обоим - дяде и сучонку. - Посопел и добавил: - А со мной ничего не сделают: мастера, как я, надо поискать! - И ушёл, громко хлопнув дверью.
Иоанн только крякнул:
- Вот ведь обормот! - Повернулся к мальчику, подмигнул ему ободряюще: - Не робей, приятель, я в обиду тебя не дам.
- Я и не робею, - отвечал Феофан, приходя в себя.
- Он вообще малый неплохой. И действительно превосходный мастер. Но его жена ушла к латинянину, и с тех пор Фока чужаков не терпит. А когда надирается, то готов броситься на каждого.
А ещё подросток подружился с Анфисой - дочкой Иоанна и Антониды. Девочке исполнилось десять лет, и она была точной копией своей матери - толстая, нескладная и смешливая. Как увидела подмастерья, так и прыснула:
- Ой, какие башмаки на тебе! Не с твоей ноги.
- Ну и что? - насупился сын Николы. - Дядя подарил. Заработаю денег в мастерской - новые куплю. А теперь и эти сгодятся. К императору во дворец мне пока не идти!
Девочка хихикнула:
- А когда купишь - позовут?
Феофан загадочно закатил глаза:
- Всякое в жизни может быть.
Та сказала серьёзно:
- Во дворец, если что случается, приглашают гробовщиков посолидней.
- Я и не хочу стать гробовщиком. Поучусь пока, ремесло освою, а потом займусь чем-нибудь иным.
- Например? Снова в акробаты подашься?
- Не исключено.
Постепенно они сдружились. Верховодил, конечно же, Дорифор: он и старше был на два года, и смекалистей, и сильнее духом; а она в нём души не чаяла и во всём подчинялась. Как-то подмастерье спросил:
- Хочешь, я тебя нарисую?
У Анфисы вытянулось лицо:
- Ой, а для чего?
- Да ни для чего. Ради интереса: выйдет или нет?
- А не заругают?
- Что же в том дурного?
- Я не знаю. Ведь изображают только святых. Или императоров.
- Ерунда. Рисовать можно всех, коли есть охота. Я и маменьку с папенькой рисовал - жаль, что те листы затерялись.
- Видишь: рисовал - и они преставились.
Феофан посмотрел на неё презрительно:
- Дура ты, Анфиска. Дура и невежа. Темнота.
Дочка Иоанна засуетилась:
- Ну, не обижайся, Фанчик, дорогой. Брякнула по глупости. Коль желаешь - рисуй. Прекословить не стану.
Он принёс тонкую дощечку, взял кусочек грифеля (им обычно мастера размечали доски), сел напротив и внимательно оглядел подругу. Та зарделась:
- Ты меня смущаешь.
Отрок процедил:
- Цыц! Сиди спокойно. Извертелась вся. - И решительно начал наносить штрихи на поверхность дерева.
Быстро перебрасывал взгляд с рисунка на оригинал и обратно. Иногда высовывал кончик языка. Кое-что подправлял подушечкой указательного пальца. Голову склонял набок и задумчиво щурился. Наконец, позволил:
- Ну, смотри. - И перевернул доску.
Девочка уставилась на портрет, и в её глазах возникло недоумение. Робко шевельнула губами:
- Фанчик, дорогой, разве ж это я?
Он ответил веско:
- Я такой тебя вижу.
У Анфисы дрогнул подбородок:
- Очень жаль... мне, конечно, далеко до красавицы... но уж ты совсем... сделал из меня какую-то образину...
Феофан вспылил:
- Прекрати кудахтать! Никакая не образина - вон глаза какие хорошие. Носик, ротик... Полновата чуть - ну так что ж поделаешь? Я не виноват. - И расплылся миролюбиво: - Ты сама пойми. Люди, посмотрев, скажут: вот какая добрая дочка у Иоанна, это замечательно! Я твою доброту рисовал, а не просто облик.
Та немножечко успокоилась и проговорила:
- Ничего, согласна. Коль такой уродиной сделал меня Бог, я роптать не буду.
Л мальчишка захохотал:
- Голова садовая. Я тебе про одно, ты мне про другое. Раз не нравится, выкину, пожалуй, рисунок.
Девочка вскочила, выхватила дощечку:
- Нет, не смей! У себя оставлю на память. Пусть потомки знают, как их бабка выглядела в детстве. - И сказала влюблённо: - Чудеса, да и только! Фанчик, ты такой даровитый!
- Ух, подлиза!
3.
Минул год. Гробовщик продолжал обучать племянника всем премудростям своего мастерства. Часто помогал Иоанн. И Фока больше не цеплялся, но особой приязни не проявлял и общался сдержанно. Но однажды обратился с просьбой.
Оказалось, столяр захотел жениться. А для этого обязан был оформить развод с убежавшей супругой. Эта процедура занимала немало времени, так как православная церковь расторгала брак неохотно, но другого выхода не было. Кроме заявления требовалось представить митрополиту минимум два свидетельства от совершеннолетних мужчин - о прелюбодеянии неверной супруги и о том, что она сторонится брачного ложа более трёх лет. Первым обещал дать свои показания Иоанн, а вторым - Никифор. Но когда хозяин узнал, что Фока собирается привести в каморку при мастерской в качестве жены ту гулящую девку, в дом к которой ходил каждую неделю, отказался решительно. "Да она давно встречается только со мной, - уговаривал его будущий жених, - и ни на кого больше не посмотрит". - "Как ещё посмотрит! Греховодница и есть греховодница. Не хватало ещё завести притон у меня под крышей! Нет, Фока, даже не проси". И тогда страдалец вознамерился убедить Дорифора-старшего при посредничестве племянника. Сел на лавку рядом, вытащил тряпицу, развернул и вынул из неё леденец на палочке. На недоумение Феофана ответил:
- Это в знак того, что раздорам нашим - конец. Руку не откажешься мне пожать?
Мальчик улыбнулся:
- Нет, не откажусь. Ибо Сам Господь милует только милующего. Но вот сладость - это зря. Я уже не маленький.
- Ну, подумаешь! Я ведь тоже взрослый, а полакомиться люблю. Забирай, не стесняйся.
- Что ж, спасибо. А теперь выкладывай, для чего такие любезности. Ведь не просто так?
Тот захрюкал, закачал головой:
- Проницательный ты, паршивец. Умный не по годам. - Даже пошутил: - Феофан Софиан!.. Просьба у меня действительно есть. - И в подробностях разъяснил, что он затевает, - попытаться убедить дядю проявить снисхождение.
Мальчуган сдвинул брови:
- Я, конечно, попробую. Только ты ведь знаешь Никифора: может заупрямиться.
- Знаю, знаю. Постарайся, пожалуйста. Я в долгу не останусь.
Разговор с хозяином мастерской вышел напряжённый. Гробовщик, услышав, с чем явился родич, начал так орать, что тома, стоявшие в его комнате, чуть не ссыпались с полок на пол:
- Не встревай! Это не твоего ума дело! Ишь, какой заступник выискался! Никаких разговоров! Я к себе не пущу мерзких потаскух!
Переждав, пока буря поутихнет, отрок произнёс:
- Между прочим, наш Господь Иисус Христос принял Марию Магдалину под своё крыло, несмотря на её грехи.
Дядя гаркнул:
- Тоже мне, сравнил!
Феофан продолжил:
- Ну, а Иоанн Лествичник? Я прочёл его книгу. Он считает: милосердие - главная добродетель христианина. Не любить ближнего своего - значит не любить Сына Божьего, значит не любить Бога.