- Вот, слушайте, русский писатель в эмиграции отвечает своей жене: "Мало ли что. Начну так: "Шел унылый, скучный дождь, который только и может идти в Петербурге. Высокий молодой человек шагал по пустынной в это время дня Дерибасовской…" - Постой, разве такая улица есть в Петербурге? - А черт его знает! Знакомое словцо. Впрочем, поставлю для верности - Невскую улицу". А послушайте-ка, как он заканчивает - "Была большая дождика. Погода был то, это называй веритабль петербуржьен. Один молодой господин ходил по одна улица по имени сей улица Крещиатик. Ему очень хотелось манжэ. Он, заходишь на Конюшню, сесть на Медведя и поехать в ресторан, где скажишь: - Гарсон, рабинович и одна застегайчик с ухами".
- Ну, Аверченко - писатель. У него свой мир - его работа, - заметил Поздняков.
Защепа поморщился:
- Это вы на ваших занятиях по политграмоте рассказывайте. Это ведь тот самый Аверченко, который над Лениным и большевиками ерничал! Да что я…
Защепа убрал бумагу в портфель.
- В прошлом году был у меня старый мой сослуживец, поручик Саша Лукомский. Три года жил в Харбине. Так он рассказывал, как наши офицеры девиц на панель вытаскивали. Между прочим, таких же беженок, эмигранток из русских семей. Просто хватали и тащили на панель, представляете! Офицеры!
Защепа прошагал несколько шагов, потом повернулся к Позднякову, деланно улыбнулся:
- А вы спрашиваете, хочу ли я туда? Самому-то не смешно? Служил у нас молоденький прапорщик Туркул. Антон, Тонечка. Такой, знаете, скороспелка. В мирное время поступал в военные училища, да никак не получалось. А началась германская, окончил экстренный курс и - в армию. Дослужился до штабс-капитана к октябрю семнадцатого, к вашей, то есть, революции. А потом - в герои, в военачальники. Дослужился до генерала. Потом - после Крыма - эмиграция. И оказался Антоша в Болгарии. Болгары, доложу я вам, к нам, русским, относятся с трепетной любовью. Как-никак, а мы их от турок освободили.
Так вот, поднялся в Болгарии крестьянский бунт. Требовали мужички земли, как всюду. Власти ничего сделать не могут, сами трясутся.
- Это вы мне к чему рассказываете?
- А к тому, что Антоша Туркул со своими дружками это восстание в крови потопил! Восстание, любезный мой непредставившийся собеседник, это толпа мужиков с топорами и вилами, а не красная конница в открытом бою! И не дело офицера - убивать безоружных мужиков!
Защепа махнул рукой:
- Ладно, впрочем. Простите мою несдержанность, но мне никогда еще не приходилось так откровенно говорить с большевиками. Вы ведь большевик?
- Большевик, - улыбнулся Поздняков. - И оплошность свою хочу исправить.
Он протянул руку:
- Поздняков Кирилл Фомич, особоуполномоченный по Туркестану.
- Это вы, получается, вроде чекистского генерал-губернатора? - улыбнулся Защепа, пожимая руку.
- Именно так.
- Не соизволите ли на чашку чая?
- Сейчас - нет. Думаю, Лев Ефимович, вам надо прийти в себя и подумать о нашей встрече. Что касается чая, то я наведаюсь к вам завтра в это же время. Если предложение будет в силе - попьем и чаю.
Защепа задержал руку Позднякова.
Поздняков понял и подтвердил:
- Следить не будем. Мне бы хотелось, чтобы вы сами сделали выбор. Хотя, мне кажется, вы его уже сделали.
2010, июнь, Санкт-Петербург
КОРСАКОВ
Все-таки Питер отличается от других российских городов. Трудно точно сформулировать, в чем именно эти отличия заключаются, но они есть, они почти очевидны, но именно эта неуловимость и делает их настоящими "отличиями".
Корсаков шел по перрону Московского вокзала в толпе таких же, как он, приезжих, и таких же, как шагавших рядом с ним, встречавших.
Плотный паренек, стоявший на перроне, перегородил дорогу. Корсаков попытался обойти его, но тот оставался на пути.
Игорь вспомнил рассказ Ани Дымшиц, напрягся, но в это время заверещал мобильник.
- Игорь Викторович, говорит Рабельник Иван Прокопьевич. Все в порядке, вас встречает мой внук, идите за ним.
Корсаков протянул руку:
- Корсаков.
- Маслов. Я сопровождал деда на похороны Александра Сергеевича, - пояснил паренек.
Рабельника Игорь узнал сразу. Внешне он напоминал великого француза, генерала Шарля де Голля, был высок, жилист, бодр, и даже "р" у него был раскатистый, как у французов!
Корсаков, сел к Рабельнику на заднее сиденье, поздоровался.
- Вы к нам надолго? - поинтересовался тот, пожимая руку, и ясно было, что это не праздное любопытство.
- Посмотрю, как пойдут дела.
- Ясно, - кивнул Рабельник. - Тогда, давайте по порядку. А по порядку, это, извините, начиная с меня. Вчера со мной приключилась некая история.
И, пока выбирались на Суворовский проспект, рассказал о визите "Нины Сергеевны" и ее коллег.
- Вот, после этого я вам и позвонил.
- Простите, Иван Прокопьевич, но почему мне?
- Мне о вас рассказывал Зиновий, и, кроме того, я и сам читал о вашем расследовании "расстрельного дела".
- Вы о Романовых?
- О них. Зиновий хвалил вас как профессионала, а, с другой стороны, повторюсь, я своими глазами видел эффект от ваших выступлений.
Он помялся немного, потом продолжил:
- Поверьте, я переживаю не за себя. Мы с Зямой ровесники, и цепляться за дни просто глупо. Все имеет свои пределы, и жизнь - тоже. Дело глубже и, как бы сказать, сложнее по последствиям. Ну и потом… Зенин советовался со многими, в том числе и со мной, о том, чтобы передать вам некоторые наши материалы, так что я просто хотел вас сориентировать по теме, если можно так выразиться.
Потом повернулся к Корсакову и уточнил:
- Конечно, если вы не против.
Ну, что же, пока все развивалось в выгодном для Корсакова направлении, и на искренность Рабельника надо было ответить такой же искренностью. Иначе с такими людьми нельзя. Не тем лыком они шиты…
- Да, я уже знаю о вашем решении. Не люблю банальности, но вы очень многое делаете для сохранения Истины.
- Не я, - прервал его Рабельник.
- Простите?
- Я не из этой команды. Просто сложилось так, что наши пути пересеклись и мы кое-что делали вместе.
Рабельник отвернулся, посмотрел в окно.
Потом продолжил:
- Если уж вы ко мне приехали, значит, и у вас есть какой-то интерес, но давайте по правилам. Моя инициатива, мне и продолжать. Мы с Зямой, как я уже сказал, почти ровесники, и в органы пришли почти одновременно, и арестованы были почти одновременно. Правда, по разным причинам. Зяму скорее "до кучи", а меня - по делу. Шел я по улице, вдруг слышу крик милиционера. Смотрю, на меня бежит мужик уголовного вида. Ну, я вытаскиваю пистолет, чтобы его задержать, - Рабельник улыбнулся, видимо, вспомнив картину. - В общем, уголовник этот оказался проворнее и опытнее меня. Меня толкнул, пистолет выхватил. Правда, я его сразу схватил за ногу, потом уронил, началась свалка, его повязали. Но он успел до этого три раза выстрелить. Вообще-то, стрелок из него, как из дерьма пуля, но расстояние было небольшое, и милиционеру он в плечо попал. Ну, а вообще, стрельба в центре города, вокруг люди… Сами понимаете… Короче говоря, я, пожалуй, рад был, когда получил пять лет. Мог всерьез загреметь.
Рабельник хотел продолжить, но внук его перебил:
- Дед, приехали.
Квартира находилась неподалеку от Петропавловки, и окна ее выходили в сторону Невы.
В квартирке царил порядок, близкий к идеальному, удивительный для одинокого пожилого мужчины и какой-то "неживой". Все было аккуратно расставлено по местам, никакой пыли и грязи. Только рабочий стол являл собой островок творческого бедлама в этом царстве порядка.
Дав гостю пройти от дверей по коридорчику, хозяин спросил:
- На кухню желаете или в комнату?
- А какая разница?
- Да никакой, просто если будем пить кофе в комнате, то больше суеты, - усмехнулся Рабельник.
- Тогда, естественно, на кухню.
Пока наслаждались ликером, пока хозяин вдумчиво и церемонно варил кофе, пока его пили, Рабельник продолжал свой рассказ:
- Да, получил я, значит, свои пять лет и был отправлен в лагерь. Так бы и отсидел свой срок, но началась война. И это еще не все. Просто лагерь находился не то чтобы на самом Крайнем Севере, но далеко. А когда война началась, когда немец попер, стали заводы и иные промышленные объекты вывозить на восток. И получилось так, что в ближайшем районном центре создалась одна из точек размещения этой эвакуированной промышленности. Ну, а теперь представьте: заводы привезли с рабочими. Иначе стояли бы заводы без толку. Рабочие, конечно, прибывали с семьями. А "семья" - это не нынешние семьи, которые только по выходным все вместе встречаются.
Рабельник досадливо поморщился.
- Тогдашняя семья - это человек пять-семь. Их куда-то надо селить, им надо какую-никакую повседневную жизнь организовать. В общем, так сказать, бытовые проблемы налицо. А бытовые проблемы, это, вы же понимаете, и разные столкновения приезжих с местными, и драки, и воровство, и все такое.
С другой стороны, сюда же повалили и шпионы, и диверсанты, и вся иная подобная шушера. И с ними проблем еще больше. Ну, а теперь прикиньте, какой штат у НКВД в таком райцентре и как он может решать свои задачи.
В общем, в конце октября приводят меня к начальнику лагеря, а там какой-то капитан госбезопасности сидит. Едва я вошел, начальник лагеря мне кивает на этого капитана, а тот подталкивает мне по столу бумагу: ознакомьтесь. А там черным по белому: в связи и тэдэ считать отбывшим срок и освободить в распоряжение капитана Ермакова.