"- Прочитал? - Прочитал. - Распишись. Давай знакомиться, я - капитан Ермаков". Вот так и попал я в тот райцентр.
Ермаков мне еще пообещал, мол, буду присматривать, и если что - обратно ехать недолго. Но, честно говоря, я не столько по свободе истосковался, сколько по работе. Врагом народа-то я не был и стать им не мог!
Но, поскольку был я недавним зеком, поставили меня на заботы, с государственной тайной не связанные. Так, всякое хулиганство, драки, убийства. Да-да, были и убийства. Но, между прочим, выявил несколько настоящих диверсантов и шпионов. Как ни крути, школа-то у меня отличная была. В общем, оказался я вскоре на хорошем счету, и тот же самый капитан Ермаков меня и к званию представил, и к первой награде.
А потом, к концу войны, решили, видимо, что везти заводы назад слишком хлопотно, и оставили их в том самом райцентре, подняв его, правда, до уровня областного, область новую создали.
Ну, а в области и управление областное должно быть. В общем, окончательно я перешел в милицию, и всю жизнь так проработал. Вот так.
Ну, а потом, уже в пятидесятые, оказалось, что и Зяма там же сидел, неподалеку от этого областного центра, то есть, получается, от меня. Увидел я его случайно, на вокзале. Едва-едва узнал, так он изменился. Ну, подошел, попросил его предъявить документы. Он документы подает, хочет представиться, как привык за десять лет, а я его спрашиваю: узнал? Узнал. Ну, бери свои манатки, пошли ко мне. Он, вроде, надо билет оформить, но я уже власть имел, говорю: посажу тебя на любой поезд, не волнуйся.
В общем, всю ночь мы с ним водку пельменями закусывали. Утром я на работу собираюсь, ему говорю: ты отсыпайся, а вечером я тебя на лучший поезд посажу. А Зяма отвечает: спасибо тебе за все, но мне домой надо. Ну, я его, конечно, проводил и отправил.
И не видел его много-много лет. Пока он ко мне сам не приехал, уже сюда, в Ленинград.
- Вот, собственно, и вся преамбула. Не утомил я вас?
- Нет-нет, все очень интересно, продолжайте, - попросил Корсаков.
- Так вот, дальше-то и следует, собственно, моя просьба, о которой я вам говорил. Второй раз мы увиделись уже через много лет. Приезжал Зяма ко мне по вопросу, который интересовал его и его товарищей. Получилось так, что я оказался к этому делу причастен, но совсем с другой стороны.
Рабельник замолчал, и Корсаков, подождав несколько секунд, спросил:
- Так что за дело?
Рабельник пожевал губами.
- Ну, мое дело - рассказать, ваше - верить или нет. Речь идет о заговоре Генриха Ягоды. - Иван Прокопьевич посмотрел в глаза Корсакову. Игорь лукавить не стал: доверие собеседника было много важнее умолчания.
- Странно, что мы независимо друг от друга занимаемся одним и тем же, - усмехнулся он и увидел, как в глазах Рабельника мелькнула веселая искорка.
- Зяма в вас не ошибся, - признал он. - Ну, тем более, я продолжу. Вы, Игорь Викторович, извините, знаете мало и только с чужих слов. А меня это коснулось всерьез, и вчерашнее столкновение - тому подтверждение.
Зяма ко мне приехал потому, что начинал я службу под началом Глеба Бокия. Он, между прочим, один из создателей ВЧК, человек невероятно авторитетный, можно сказать, легендарный. По личному указанию Ленина он создал секретный отдел и возглавлял его двадцать лет.
- Что за отдел?
- Вот и Зяма приехал с тем же вопросом. Дескать, ты у него работал, должен знать. А я, поверьте, ничегошеньки не знал. Во-первых, повторю, работал я там недолго, и до настоящих дел меня не допускали. Во-вторых, Бокий выстроил всю работу отдела исключительно "под себя". Задания давал частные, очень определенные, так, что целостную картину мог составить только он сам, и никто более.
- Так уж и никто?
- А вот сами посудите. Когда Ежов по приказу Сталина пришел в органы, он, естественно, стал все перетягивать на себя. Дошла очередь до Бокия как его заместителя. Ежов требует отчета, а Бокий отказывается. Дескать, работа делается, но работа совершенно секретная, разглашению не подлежит. Ежов и так, и эдак - никакого толку. Он, конечно, к Сталину. Так, мол, и так, Бокий не хочет отчитываться. Сталин на Ежова накричал: что значит, не хочет отчитываться? Бокий - ваш заместитель, а вас назначил ЦК. Ежов возвращается и гордо Бокию выкладывает козыря: отчитывайся, поскольку меня назначил товарищ Сталин. А Бокий отвечает: а меня назначил товарищ Ленин. Пусть он и снимает. Вот такая история.
- И что?
- Известно что. Разоблачен как изменник, шпион и развратник. Хотя, конечно, устранили как политического противника.
- Ну, какой он противник? - удивился Корсаков. - Пользуясь сегодняшней терминологией, - замминистра, и только. Власти-то у него не было.
- Как раз у Бокия она вполне могла быть, и еще какая! Первое время в версию о том, что в политической борьбе двадцатых-тридцатых годов Бокий вел свою игру, мало кто верил. Но потом стали появляться… как бы лучше сказать…факты, намеки… косвенные доказательства, что Бокий что-то затевал. Возможно, нечто очень серьезное! Не исключено, что он принимал участие в самых разных схватках за "красный трон".
- Что вы имеете в виду? Я не понимаю. Ведь битву выиграл Сталин.
- В середине двадцатых-то? Нет, конечно. Сталинское господство в двадцатые годы - миф, рожденный Троцким. Будь Сталин так всемогущ, зачем бы ему были нужны сражения последующего десятилетия?
- Ваш Сталин был параноиком, - возразил Корсаков, не ощущая, однако, внутренней уверенности.
Рабельник промолчал и, подождав немного, продолжил, будто не слышал ничего:
- Вопреки внедренному мнению, борьба велась не такая простая, как нас учили в школах и институтах. У нас ведь принято считать, что решался вопрос: кто возглавит партию и чей портрет будут таскать на демонстрации. А вопрос-то стоял принципиально: куда и как должно пойти человечество? Проще говоря, за кем оно пойдет? А если не прятаться за слова, то вопрос стоял так: а почему бы мне не стать на место Ленина, если уж он умер? Многие рвались к трону "вождя", которое оказалось свободным. И встать во главе человечества гораздо важнее, чем встать во главе партии, согласны?
Корсаков снова хотел возразить, но Рабельник, увидев это, поднял ладонь:
- Не будем спорить, пока я не расскажу все. Так вот, на вопросы Зеленина я ничего толкового ответить не мог, потому что он задавал их чересчур осторожно, скрывая суть своего интереса. А интерес был в том, что они искали следы "заговора Ягоды", отрабатывали линию Бокия и от меня добивались ответа на вопрос: мог ли он иметь отношение к этому заговору. Ну, и я, конечно, ничего им сообщить не имел никакого понятия.
- Но, как я понял, все-таки что-то знали?
- Мда… Так, вот, был у меня товарищ по службе в том самом областном Управлении внутренних дел, Степан Тихонов. Появились мы там в один день, но я, как уже говорил, был вчерашним зеком, а он был уже опытным, проверенным работником, облеченным доверием, но никакого высокомерия за ним не водилось. Сдружились мы в годы войны крепко, и дружили вплоть до самой его смерти. Жил он после того, как вышел в отставку, в Воронеже.
Когда пришло время уйти в отставку, он пригласил меня как-то в свой кабинет и говорит: "Забери-ка, Ваня, у меня кое-что к себе. Сам понимаешь, у пенсионера сейфа нет, а держать такое дома опасно".
Конечно, я понимал, что ничего такого, чтобы меня подвести, Степан мне не передал бы, но, видать, задумался. Он заметил и говорит: "Ты не бойся, я тебе все расскажу, но не сейчас. Просто рассказ долгий. Мы с тобой вечерком посидим, побеседуем". - И достает из-под стола саквояж, подает мне. Забрал я его, положил в свой сейф, и вроде все.
Дня за два до того, как его торжественно выпроводили из кабинета, он ко мне вечером пришел домой.
Выпили по одной - болтаем о жизни. Выпили еще по одной - то же самое. Выпили еще раз, и он говорит:
- Ваня, я не для храбрости пил, поверь. Все время, что саквояж у тебя, я мучаюсь: правильно ли поступил? И никак ответа найти не могу. Давай, вместе подумаем.
- Давай, говорю, правда, мне-то и думать не о чем. Не знаю я ничего. "Там, - говорит Степан, - бумаги, которые мне отдал Комков". А Комков, чтобы вы знали, тоже наш работник, но лет на десять постарше нас. "Комков, - говорит мне Степан, - работал в центральном аппарате, но потом его за какую-то провинность сослали в этот райцентр". Тогда, в середине тридцатых, никто не мог предвидеть, что он станет областным центром. А в районном пересидеть проще. Кто заинтересуется? В общем, работал он там спокойно, и при нас работал, и на пенсию вышел. Правда, никуда переезжать не стал, тут остался.
В общем, пришел как-то Степан к нему проведать, сели за стол, выпили, а тот и говорит: "Душа у меня не на месте, повиниться хочу. Был я правой рукой изменника Ягоды, а потом он меня сюда сослал. Очень я на него обижался, пока Ягоду не арестовали и не расстреляли. Только тогда и понял, что он меня спасал от смерти".
Степан говорит: в чем же твоя вина? Ну, отослал тебя Ягода от греха подальше, и что? Значит, была в нем душа и видел он, что ты ни в чем не повинен и смерти не заслужил.
Комков еще выпил и говорит: виноват - не виноват, не знаю, а отправил он меня сюда с секретными бумагами, которые надо было скрыть.
Тут Степан мой сообразил, что дело не так просто. Комкова этого легко можно даже сейчас, спустя много лет, обвинить в соучастии в заговоре, и, что называется, "со всеми вытекающими". Получается и сам Степан - вроде как соучастник.
Тогда он и спрашивает: ты эти бумаги читал? Нет. В таком случае лучше ты их мне отдай и забудь об этом. Забудь так, чтобы не вспомнить, даже если допрашивать будут. Иначе, говорит, нам обоим - хана.