Демократ стал выяснять: что означает приравнивание сторонников табакокурения к сторонникам ближневосточных обитателей. Получив ответ: "И здесь от вас, жидов, жизни нет!", стал аргументировано доказывать, что сам он никакого отношения к евреям не имеет, а просто изучает платформу потенциального союзника. Слово "потенциального" почему-то показалось противникам винопития оскорбительным. Драка стала реальностью, вмешалась милиция, которая уже начала подтягиваться.
Милиционеры привычно растащили сторонников физического воздействия, рассадили их по ПМГ-шкам, отвезли в отделение.
Что делать дальше, никто не знал.
Демократы как находящиеся на подъеме, соображали быстрее. Несколько человек, имевших какое-то отношение к юриспруденции, посовещались и отправились в прокуратуру. Выяснять перспективы.
Часам к одиннадцати стали подтягиваться те, кто считал себя умом, честью и совестью происходящего.
Те, кто пришел с утра, оказались сдавленными почти в единой толпе. С одной стороны теснили носители привычно сделанного транспаранта: "То, что отцы построили - защитим!", с другой - носители круглого значка с чубастым профилем, смутно напоминающим Ельцина, и надписью но кругу, "Борис, борись".
Часов около двенадцати стали собираться сами избиратели.
Одни шли важно, неся себя и свои мысли. Другие пробирались как-то бочком и рывками, задерживаясь у каждой группы и выслушивая наказы и наставления.
Площадка возле филармонии стала напоминать Манежную площадь в столице. И стоящие у бетонных ступенек очага культуры чувствовали себя так же, как и те, кто в самом центре Москвы кричал: "Отстоим завоевания!"
В холлах и буфетах филармонии поначалу было просторно, но постепенно народу набилось полно.
Минут за десять до начала конференции к майору милиции, руководившему контролем у входа, подошли те самые демократы, которые ездили в прокуратуру.
Точнее говоря, они подошли не к нему, а к дверям, намереваясь пройти. Их, конечно, остановили, мол, куда прешь, не видишь?
Слабые аргументы типа "в стране зреет демократия", милиционеров не убедили, и они стояли непоколебимо, как скалы. Подошедший майор только намеревался придать дискуссии завершенность.
Однако его встретили вопросом: на каком основании и кто мешает свободному волеизъявлению граждан. Ответ: "Освободите проход!" не возымел действия. Именно в это время вперед вышел среднего роста молодой человек в очках - лидер местных демократов, до этого шептавшийся о чем-то с Житниковым. Лидер и спросил майора в лоб: кто, мол, запретил людям знать правду о партийной жизни.
Бывалый майор сообразил, что здесь не получится дискуссия типа "где прописан", и на вопрос лидера ответил:
- У меня приказ.
- Покажите, - потребовал лидер.
- Он секретный, - схитрил майор.
- Кем и когда подписан? Номер?
Вопросы были поставлены угрожающе профессионально.
Майор, более привыкший к слезливым крикам: "Руку больно", растерялся. Он старался не показать вида, но с ответом явно затягивал.
- Товарищ майор, представьтесь, - вконец обнаглел демократический лидер.
Майор еще пару секунд постоял молча. Он понимал, что "демократ" не сам все это придумал, понимал, что за ним кто-то стоит, но что было делать? И майор молча сделал шаг назад и двинулся внутрь. Лидер продолжил начатое движение. Милиционеры, стоящие у входа, и наблюдавшие мизансцену, не стали его останавливать, раз уж майор ничего не сказал. Не стали они останавливать и тех, кто двинул вслед за лидером. И все, кто стоял на площадке у входа, хлынули внутрь.
Процессию увидели находившиеся в холле работники обкома, кинулись куда-то звонить. Минут через десять отчаянно гудя, подъехали три машины ПМГ.
Оттуда выскочили всклокоченные милиционеры в звании от лейтенанта до подполковника. Новая бригада ринулась в здание. Надо было выдворить ворвавшихся.
Но - как?
Следом прибыла черная "Волга" с начальником областного УВД полковником Степановым, но это уже ничего не изменило.
В это время в кабинете директора филармонии, временно ставшим штабом, первый секретарь обкома сидел, уже просто раздавленный событиями.
- Какие у товарищей будут мнения?
Мнений у "товарищей" не было. Все понимали, что иметь "мнение" означает пойти на амбразуру своей грудью.
Поднялся секретарь горкома, которого не сегодня-завтра должны были вызывать на бюро обкома за "аморалку" и "бытовое разложение", выражавшееся в романе с завотделом обкома ВЛКСМ.
- Мы, товарищи, - коммунисты! - оповестил он собравшихся. - Партия никогда не отгораживалась от народа. Предлагаю, учитывая создавшуюся ситуацию, начать конференцию в присутствии рядовых граждан. Беспартийных. Пусть все видят, что у коммунистов нет секретов от народа.
Возражать таким словам было бы смерти подобно, все промолчали, и секретарь горкома выскочил "к людям", чтобы сообщить радостную весть. Это запомнили все, кто слышал, как он, захлебываясь от восторга, объявил о "победе демократии".
Конференция, продуманная в тихих кабинетах областного комитета партии, прошла совсем не так, как планировал обком "родной, коммунистической" партии. Пришедшие "демократы" поначалу робко шептались, потом стали выкрикивать какие-то вопросы, а потом и вовсе - зааплодировали!
И коммунисты "поплыли". Даже на самые простые вопросы они отвечали с трудом, если вообще отвечали. Чаще выступающие беспомощно поворачивались к президиуму, но поддержки не находили и там.
И никто не догадывался, что за всеми "стихийными всплесками народной активности", сопротивляясь и превозмогая помощь "консультантов", стоял один человек - Житников Алексей Петрович. Так и получилось, что он, по существу, в одиночку, поломал тот сценарий, который готовил весь обком, с помощью "товарищей" из ЦК КПСС.
И делегатом на партийную конференцию был избран не первый секретарь обкома, как было подготовлено "товарищами-консультантами", а преподаватель местного института, коммунист Житников Алексей Петрович.
Так он поднялся на первую ступеньку.
В августе девяносто первого Алексей был в отпуске и с женой уехал к ее дядьям, в деревню.
Туда и примчался на своем личном "москвичонке" Стецик. Был он мрачен и немного заторможен. Видно было, что на душе у него совсем скверно.
Алексей только приходил в себя от послеобеденных объятий жены, когда услыхал урчание непривычного мотора. Как будто кто шилом кольнул, вышел на крыльцо.
Стецик вылазил из-за руля, покряхтывая.
Поздоровались.
- Что случилось, Иван Данилович?
- Путч у нас, Алеша. Понимаешь, путч!
Присели на скамейку возле забора, и Стецик спешно, прерывисто, перескакивая с одного на другое, стал излагать все, что знал, слышал или подозревал.
- …и сейчас в Крыму. На новой даче. Строитель, твою мать… - непривычно выругался он, завершая рассказ.
- Что думаете делать? - поинтересовался Житников. Спросил с каким-то новым настроением, новыми интонациями.
Стецик смотрел куда-то вдаль. Помолчав, ответил:
- Сам не знаю, честно говоря. Никаких перспектив не вижу. Не получится у них ничего. Это ясно. А вот в войну втащить могут. И так бандитов с оружием полным-полно. Только войны не хватало.
- Иван Данилыч, вам надо возвращаться, выступать по радио или по телику, и говорить, что это - агония коммунистической партии, а вы из такой партии выходите. И партбилет сжечь.
- Ты, Алексей, с ума сошел. - Стецик стремительно побледнел аж до голубизны. - Ты понимаешь, что говоришь? Я в партии тридцать лет. Я с ней все прошел. Я никогда себя вне партии не мыслил!
- А надо было помыслить, Иван Данилович, - в голосе Житникова появилась жесткая нетерпимость. - Хотя бы сейчас, когда там, наверху, никто ни о ком не думает. Ну, вам-то какая польза будет оттого, что вы промолчите? Думаете, все забудут, и все пойдет дальше? Думаете, кто-то поверит, что Горбачев не в курсе? Да, он своей хитростью такую себе петлю завязал, что мало никому не покажется. Вы думаете, что обком - еще сила? Не обманывайте себя, Иван Данилович.
Выкурили по сигарете, не проронив ни слова.
- Вы меня в город подбросите? - спросил Житников.
По дороге, а это почти два часа, тоже не разговаривали.
Стецик ни по радио, ни по телевидению не выступил.
А первый секретарь горкома партии выступил. В тот же вечер. И свой партбилет из кармана достал. И пообещал сжечь у выхода из телестудии. Много народу приехало посмотреть. Посмотрели, поаплодировали, потом проводили до дома и установили круглосуточное дежурство. Чтобы коммунистические реакционеры не покусились на святое…
Так попал в демократы секретарь горкома.
Так Житникова заметили.
Заканчивался октябрь девяносто третьего, когда ему позвонил Стецик.
- Водку не разлюбил? - спросил он то ли шутя, то ли серьезно. - Мне тут новую какую-то привезли. "Абсолют". Шведская. Охренели совсем: русским возят шведскую водку. Заходи, попробуем.
Жил он все в том же "обкомовском" доме на берегу реки. Квартира большая, просторная. Обставлена хорошо. Много украшений, но еще больше книг. И стоявших в стеллажах, и лежавших где попало, украшенных закладками.
Расположились на кухне. И убирать проще, и холодильник под боком.
Разговор был неровный. Вопрос - ответ - пауза.
Потом Стецик отодвинул стопку. Закурил. Посмотрел Житникову в глаза.
- Ты как тогда про партбилет придумал? - спросил он неожиданно.
- В смысле? - удивился Житников.
- Чего "в смысле"? Видал, как Башкатов-то устроился? А ведь бывший первый секретарь горкома партии. Уж куда как рассадник коммунистической диктатуры!