Занкевич пробежал глазами текст бланка и раздраженно похрустел пальцами. Генерал Лохвицкий, тот самый, которому Колчак приказал взять под свою руку иркутский гарнизон, решительно советовал правителю приостановить движение к городу. Столица Восточной Сибири почти полностью находилась под контролем красных.
Прощаясь, Гассек сказал:
- Генерал Жанен просил указать адмиралу: если последний пожелает, ему будет предоставлена полная свобода действий.
- То есть?
- То есть он волен поступить, как хочет.
Это могло значить только одно: союзники ставят на Колчаке крест, как на верховном правителе.
Занкевич немедля доложил обо всем адмиралу и передал телеграмму.
Колчак не помнит теперь, какой была его реакция на подлое предложение Жанена: может быть, он кричал, а может, дьявольски усмехнулся и произнес подходящую хрестоматийную фразу. Потом, чуть поостыв, сказал Занкевичу:
- Всё тлен, Максим Иванович. Генерал Пепеляев переоделся в крестьянское платье и бежал из Томска на восток. Барон Будберг заболел и теперь воюет со смертью в Маньчжурии. Министры - ныне зрители, и я ничего не знаю. Положительно ничего. Ни с фронтом, ни с тылом, ни с союзниками нет связи. Я устал. Пусть будет, что будет.
Двадцать восьмого декабря Колчак сделал еще одну попытку апеллировать к чести и совести Жанена. Он послал в Иркутск депешу, в которой просил француза принять все возможные меры, чтобы продвинуть эшелон во Владивосток. Как адмирал узнал позже, телеграмма была перехвачена коммунистами в Иннокентьевской и попала не к Жанену, а в Иркутский и Черемховский комитеты большевиков.
Почти две недели торчали поезда Колчака, зажатые порожняком, в Нижнеудинске. Личный конвой адмирала и чехи день и ночь несли караульную службу на станции. Но это было совсем непрочное кольцо, его в любую минуту могли прорвать партизаны и бурлящие от негодования нижнеудинцы.
Колчак чувствовал себя заброшенным и обреченным. Он не верил уже никому: ни Занкевичу, пытавшемуся суетой и многословием прикрыть свою растерянность, ни адъютантам, ни конвою. Единственным человеком, который не давал ему окончательно упасть духом, была молодая женщина, связавшая без колебаний с ним свою судьбу. Немного неправильные черты лица не портили ее красоту, а спокойствие и обаяние, исходившие от этой женщины, не давали злым языкам слишком уж чернить ее и его репутацию. Колчак знал, что любители замочных скважин треплют ее имя, но все-таки делают это с опаской и внутренней робостью.
Анна Васильевна Тимирева, оставившая высокопоставленного мужа и ушедшая к Колчаку, была почти вдвое моложе адмирала. Однако Колчак ни разу не ощутил в ее поведении попытки покрасоваться этим преимуществом.
Теперь они сидели в салоне и молчали, не глядя друг на друга.
В салон торопливо вошел Занкевич, пробормотал, нервно потирая виски:
- Из Иркутска ничего утешительного. Формально там правит какой-то Политцентр - эсеры и земцы. Однако дышит на ладан. Командуют большевики. И в городе, и на запад от него.
Еще в ноябре Колчак получил сообщение из Иркутска. Контрразведка доносила о создании Политцентра и его программе. Последняя была приложена к сводке, В ней говорилось:
"Мы произведем переворот силами армии генерала Пепеляева и местных распропагандированных гарнизонов, мы поставим Гайду во главе Сибирской армии и остановим наступление Красной Армии под Мариинском, если будет сдан Омск. Мы выбросим большевиков из Сибири и остановимся на Урале; не желая воевать с Советской Россией, мы создадим социалистическое правительство, которое немедленно приступит к созыву земского собора…"
Колчак ничего не понял тогда в этой каше политических воплей, кроме одного: "И ты, Брут…"
- Пепеляев… Гайда… Эсеры… Воистину содом и гоморра… - бормотал он теперь, тоскливо глядя на Занкевича.
Наконец кивнул генералу.
- Вы свободны…
Минутой позже появился Гассек, чтобы передать новую инструкцию союзных войск. Штаб Жанена предлагал Колчаку прицепить свой вагон к эшелону чехов и под их охраной пробиваться на восток. Остальные гражданские и военные чины должны остаться в Нижнеудинске до особых распоряжений.
Это был, конечно, смертельный риск - ехать прямо в пламя красного пожара. И Колчак решил отказаться. Он спросил Гассека:
- Где высокие комиссары?
- Еще в Иркутске. Там же - японская военная миссия майора Токеда и, кажется, французы. Остальные - в пути на Дальний Восток.
- Хорошо… Идите, майор, я подумаю.
Попросив Занкевича на время оставить салон, Колчак остался один на один с Тимиревой.
- Я не вижу другого выхода, кроме пули в лоб, - сказал он, криво усмехаясь. - Это, вероятно, единственное, что может избавить меня от петли большевиков.
Тимирева сказала мягко:
- Вы не должны так волноваться и впадать в крайности. Всегда можно найти выход, если подумать.
- Вы что-нибудь предлагаете?
- Да.
Колчак раздраженно улыбнулся.
- Что же?
- Уйти в Монголию. У нас есть верные люди, и это немало. Чехи не станут мешать: у них приказ Жанена.
Адмирал долго молчал, тер щетинистый подбородок, ерошил короткие волосы.
Он знал: от Нижнеудинска к границе Монголии тянется почтовый, почти заброшенный тракт. Это триста верст заснеженного, гиблого пути, лишенного признаков жизни. К тому же на тракте, по сведениям чехов, то и дело появлялись отряды партизан. Правда, конвой адмирала - пятьсот шестьдесят офицеров и солдат - в силах был справиться с ними. Если, разумеется, люди не разбегутся куда глаза глядят.
Допустим, пойдут. А дальше? Перевалы, по которым следовало форсировать границу, бог знает, как высоки и покрыты глубоким снегом. А за ними - безбрежная Гоби, мертвая пустыня без жилья и людей. Редкие кочевья монголов - вот все, что в лучшем случае мог встретить беглый адмирал на этом белом, как сама смерть, пути.
Колчак вздохнул и растерянно посмотрел на женщину.
- Это весьма проблематичный выход, Анна. А вы? Пойдете со мной?
- Да. Путь в Монголию крайне опасен; в Иркутске красные или бело-зеленые . Хрен редьки не слаще. Я готова к любой дороге, но вместе с вами.
- Благодарю вас, Анна. Но я ничего не скажу сейчас. Надо подумать, посоветоваться с Занкевичем и Пепеляевым.
Всю ночь в вагоне адмирала горел свет. Утром легко поддающийся уговорам Колчак был уже горячим сторонником бегства в Монголию. Занкевичу приказал принять на себя начальствование над экспедицией.
Генерал тотчас отправился к Гассеку и получил от него заверения, что чехи не станут чинить препятствий уходу адмирала.
Вечером Колчак собрал конвой и сказал речь. Он коротко сообщил о положении в Иркутске и на Дальнем Востоке и уведомил охрану о принятом им решении. Немного помедлив, заключил:
- Каждый из вас волен выбирать. Желающие остаются со мной.
Он всматривался в непроницаемо вежливые или непроницаемо холодные лица моряков, и где-то на самом дне горла у него рождался хрип злобы и отчаяния. Он хотел верить им и не мог: эти нижние чины были из того, чужого мира, с которым он воевал насмерть, и полагаться на них до конца было невозможно.
Но тем не менее сказал Тимиревой и Занкевичу, когда они остались одни:
- Хоть охрана не бежит от меня в трудный мой час. Я верю морякам.
Занкевич покачал головой.
- Извините, ваше высокопревосходительство, но я не разделяю вашего оптимизма. Большевики Нижнеудинска засыпали конвой прокламациями, зовя его к дезертирству и выдаче верховного правителя. Дай бог, чтоб все было, как вам хочется.
На другой день Колчак послал Трубчанинова узнать, что решил конвой. Адъютант вернулся совершенно растерянный.
- Там всего несколько человек, ваше высокопревосходительство…
- То есть как?.. А остальные?
- Ушли к большевикам. В город.
Колчак не спал всю ночь. Он сидел в темноте, подперев голову руками, и молчал. Рядом безмолвно терзалась Тимирева.
Утром она немного забылась в постели, а когда встала и подошла к адмиралу, слезы потекли у нее из глаз: короткая шевелюра Александра Васильевича была бела.
Колчак велел пригласить в салон Пепеляева и Занкевича.
Они вошли, бросили взгляды на поседевший ежик верховного правителя и переглянулись.
Адмирал сказал, глядя в сторону:
- Мы в мышеловке. Я отказываюсь от верховной власти в пользу генерала Деникина. Завтра уходим в Монголию. Идут только офицеры. Прошу вас, генерал, отдать распоряжения.
Занкевич вышел. Колчак несколько секунд стоял в глубоком раздумье, но затем, будто очнувшись, крикнул Трубчанинову:
- Верните генерала, лейтенант! Я не все сказал.
Занкевич снова появился в купе.
- Распоряжение офицерам отдадите в моем вагоне, Максим Иванович. Вечером. Я полагаю, мое присутствие не помешает?
- Слушаюсь, - вяло согласился генерал.
В сумерках в вагоне Колчака собрались офицеры, Пепеляев, кто-то из министров. Колчак был в черном френче, орлы на адмиральских погонах обвисли, будто им повредили крылья. Занкевич сообщил о плане экспедиции, намеченной в ночь на шестое января, и распределил обязанности. Он уже собирался отпустить людей, когда с места внезапно поднялся морской офицер, командир броневика, охранявшего поезд адмирала. Моряк спросил:
- Могу ли я получить слово, ваше высокопревосходительство?
- Да, говорите.
- Насколько я понял, союзники соглашаются вывезти вас в своем вагоне. Так?
- Да.