Мы снова тронулись в путь, постепенно поднимаясь все выше и выше. Налетевший ветерок заставил меня зябко поежиться.
- Во-он впереди возвышенность Бештерак, - показал Джура. - Поднимемся туда, спустимся, а там и кишлак рядом. Кишлак Ураза.
- А не обманул нас Натан, а?
- Зачем же ему врать, Натану, - завтра вернемся, увидим его. Бежать ему некуда, семья у него, сам слышал. А вот Ураз может и не заехать домой, правда, - но тут Натан не виноват, он думает, мы Ураза в Алмалыке ждать будем.
- Но разве можно доверять такому? Надо было взять его с собой…
- Зачем? Чтоб видел, как мы ловим Ураза? И потом рассказывал кому надо и не надо?
- Наверно, не повредило бы, - заметил я.
- Как раз бы повредило, - спокойно объяснил Джура. - Ты же слышал, что говорил Натан - он тоже человек, ему жить надо, кормить семью. А возьмем мы его с собой - Ураз скажет: Натан-предатель…
- Так мы же все равно посадим Ураза! Пусть думает и говорит что хочет.
- Это не так просто. Ураз ведь был простым пастухом, с басмачами недавно и держится сам по себе. Стоит ли сразу сажать? Подумать надо…
Я не верил своим ушам. Как ни старался - не мог понять слов Джуры. Натана сажать нельзя. И Ураза, оказывается, тоже? Зачем же мы отправились ловить его? Чтобы тут же и отпустить? Я не понимал, удивлялся, но не решался расспрашивать дальше.
Да, я знал, как и все мои товарищи, много удивительных историй о чекистах и по-своему представлял их работу - как постоянную схватку с контрой не на жизнь, а на смерть, как вечную опасность. Но то, что говорил и собирался сделать Джура, было уж совсем ни на что не похоже. Я не знал, что и думать.
Пока мы добрались до кишлака Ураза, сгустились сумерки. Кишлак назывался, как и возвышенность, Бештерак, то есть "пять тополей", но в темноте я не различал ни одного тополя: за низкими дувалами чернели какие-то деревья, не то урючины, не то орешины - не разобрать было, но тополей я так и не увидел, и это странно занимало мои мысли - устал, что ли, думать об Уразе и басмачах?
Мы въехали в темный кишлак, проехали еще немного по узенькой улочке, и Джура остановился у дувала возле кокандской арбы, стоявшей с поднятыми оглоблями, спешился, привязал коня к колесу арбы: я сделал то же самое.
Кругом было темно и тихо, даже собак не слыхать.
Джура тронул меня за плечо:
- Пошли.
Мы перебрались по доске через небольшой арык, вошли в чей-то двор - во тьме я различал только деревья да кусты: Джура обернулся ко мне, я увидел рядом блеск его глаз и спросил:
- Здесь?
- Тихо… - шепнул Джура. - Тихо, его дом близко.
Мы прошли в соседний двор, в темноте и тишине кишлак казался неживым. "Селкельди, - вспомнил я. - Сель прошел". И тут прямо передо мной коротко заржала лошадь, фыркнула, и снова все замерло.
- Хорошо, вовремя пришли, - шепнул мне на ухо Джура. - Намаз совершает.
Кто совершает намаз, где совершает и почему это хорошо - ничего не вижу, не понимаю.
Джура взял меня за плечо, повернул, и мы двинулись вдоль низкого дувала. Темнота и тишь обострили мое зрение и слух, я ожидал появления кого-то притаившегося, ожидал нападения из темноты, и вдруг будто что-то толкнуло меня - слева я заметил движение на земле, будто ползет кто-то. Замерев, я пригляделся внимательно и понял - это была тень человека. И я увидел, откуда падает на землю эта тень.
Перед нами была калитка. Джура без скрипа отворил ее, мы вошли во двор, приблизились к дому. В окошке помаргивал огонек, человек на молельном коврике не мог увидеть нас - он сидел спиной к нам и разговаривал с богом.
Джура кивком указал мне на человека, и мы на цыпочках двинулись к двери.
Сердце мое бешено колотилось, из-за его стука я не слышал наших осторожных шагов. Не услышал их и Ураз - ни когда мы тихонько вошли в комнату, ни когда Джура словно тень скользнул ближе к молельному коврику и поднял с пола маузер. После этого Джура вернулся к двери и сел, скрестив ноги, - не стал мешать Уразу закончить намаз. Я остался стоять - боялся шелохнуться. Время остановилось, и единственное, что напоминало о жизни, было помаргивание фитиля в коптилке. Тогда оживала тень Ураза.
Наконец Ураз дочитал молитву, поворотился налево, выдохнул: "Суф" - и замер: увидел нас. И что маузера нет под рукой - тоже увидел. Он не пошевелился и не сказал ничего, молчали и мы с Джурой. Только расширились глаза и как-то помертвело, пустым стало обросшее, с густыми усами и бородой лицо, словно жизнь ушла с него, сжалась где-то внутри Уразова тела… Потом я увидел, что губы Ураза шевельнулись: он что-то шептал. И будто мы для него исчезли, сдуло нас слово, обращенное к аллаху, - обернулся направо и еще раз выдохнул: "Суф" - и, завершая намаз, провел по лицу ладонями.
И еще какое-то время Ураз сидел неподвижно, а потом выдавил зло:
- Съел-таки меня, милиция!
- Нет, - возразил Джура. - Не я, ты сам съел свою жизнь.
- Сейчас уведешь?
- Больше некого ждать.
- Верно, знаешь, - согласился Ураз. - Тогда мне надо попрощаться с семьей.
- Как хочешь, - сказал Джура, - только ни слова о том, кто мы. Они не должны знать, что ты арестован. Приехали по делу, понятно? Бежать не советую - ты знаешь, как я стреляю.
- Что ж в Тангатапды - промахнуться боялся?
- Коня твоего пожалел.
- Да, за коня сам Худайберды сто баранов давал - шутник!
В комнату неслышно вошла женщина - одной рукой прижимала к груди ребенка, другой - держала блюдо с пловом. Увидела нас, замерла, испуганно посмотрела на Ураза, - взглядом спросила, какие распоряжения будут.
- Плов в чашку положи, я еду, - сказал Ураз жене и глянул на Джуру, тот кивнул. - Да поживее!
Женщина исчезла неслышно, как и появилась.
Джура кивком показал Уразу на дверь - пошли, мол. Мы вышли во двор - Джура, Ураз и за ним я.
Женщина уже протягивала мужу мисочку с пловом, завернутую в румол - поясной платок. Склонив голову, она спросила еле слышно:
- Когда ждать вас?
- Про то один аллах ведает, - сумрачно бросил Ураз и добавил еще, но уже мягче: -Береги сына.
Мы вышли из кишлака: я вел в поводу свою клячу и жеребца Ураза.
На дороге Джура подал поводья моей лошади Уразу:
- Садись… На этой далеко не уйдешь.
Ураз выругался, но поводья принял.
Потом Джура похвалил меня:
- Везучий ты, парень, смотри, какого коня получаешь… - Вороной Ураза нетерпеливо бил копытом. - Однако садиться погоди, - пока Ураза провожаем, я сам на его жеребце поеду…
Джура с Уразом неторопливо двинулись к Алмалыку, я держался чуть позади и слушал их разговоры. Напряжение охоты еще не оставило меня, - наверное, оттого, что не было ему нормального выхода - погони и борьбы. Честно говоря, я никогда не думал, что поймать басмача так просто, - ведь мы взяли Ураза без труда, без выстрела, можно сказать, голыми руками. Что это - везение, случайность? Тогда я еще не знал ответа…
- Не надо было мне приезжать сегодня, - как бы отвечая на мои немые вопросы, пожаловался Джуре Ураз. - И не хотел ведь - плохой сон видел, будто сын мой маленький умер.
- Значит, долгая жизнь ему суждена, так поверье обещает.
- Что прячешься за поверье, милиция, говори уж прямо: отсчитает ему аллах от моей жизни! - Ураз хохотнул коротко и зло, и я подумал: все же надеется убежать - и потрогал маузер у себя на боку… - А ты, однако, ловкий, милиция, как узнал о том, что приеду, скажи, а? Молчишь… Слыхал, слыхал о тебе…
- Ничего, ты не хуже… Три раза удирал, я не мог догнать…
- Спасибо. И сегодня ушел бы - да задержался дома… Как думаешь, вас дожидался, а? - Ураз снова хохотнул и переменил тон на угрожающий: -Но помни, милиция, услышит обо мне Худайберды - за меня одного вас тысячи головы положат!
- Неужто так страшен он, твой хозяин?
- Ты не знаешь его, милиция, - настоящий дракон, кого хочешь проглотит! Ни тебя, ни меня не пожалеет, если понадобится ему… Да… Только не называй его, милиция, хозяином моим. Сам знаешь, я другой. Я сам себе хозяин. На коня моего можешь сесть - на меня узду не накинешь!
- Узда на тебе не нужна. У нас - каждый себе хозяин.
- У кого это - у вас?
- У тех, кто признает власть большевиков.
- Ах вот ты о чем? Не пустословь, зря стараешься, милиция.
- Никогда не пустословлю - сам убедишься. А вот басмач - как может быть хозяином над собой? Человек может быть хозяин. Басмач - разве человек, если может убивать, грабить, а, Ураз?
- Аллах накажет за такие слова, милиция! - сердито отвечал Ураз. - Басмачи не один к одному, разные бывают. Худайберды - бай, а мои и отец и дед пасли стада, я и сам за отарой ходил!
- Если ты чабан - почему с баем против нас, почему кишлаки грабишь?
- Это вы опоганили наши кишлаки, растоптали религию. Вами правят гяуры, аллах отступился от вас, проклял…
- Не свои слова говоришь, чабан. Вот это - пустословие… Большевики не признают имамов, но ты слышал, чтобы мы помешали мусульманину совершать намаз? Тебе ведь не помешали, Ураз, подождали, пока кончишь. Разве не так? Ходи себе в мечеть, молись на здоровье, - но чужого не трогай, вот наш закон. Чтобы ни богатых, ни бедных, все равны - вот чего мы хотим. Знаю, ты боишься - в горах спрятал краденых овец. Все равно отберем, Ураз, - если сам не отдашь. Отберем и отдадим в кишлаки, что вы ограбили, в Тангатапды отдадим, беднякам, чабанам, каким ты был раньше. Вот так, Ураз. А насчет веры - не свои слова говоришь. Очень тебе хочется, чтобы Туркестан назвали Мусульманабадом, да? - Джура посмеялся своим словам и будто невзначай добавил: -Это твой курбаши тебя учит, да?