Ульмас Умарбеков
Клад у семи вершин
Странный приснился старику сон - будто находится он в своем саду, яблони к реке сбегают - а на том берегу покойница-жена, Зейнаб, но молодая еще совсем, девушка будто, платье белое на ней - руки к нему протянула, навстречу идет. Старик позвал ее, она бросилась в воду, будто реку переплыть хочет. Что она делает, ведь не умеет плавать, утонет! - испугался старик и тоже в реку кинулся - спасать надо жену. Плывет, а жены нету, не видать ее. Вылез он на берег, - а она тут как тут, в платье белом и в ичигах - подарке его на день рождения в тот год, когда возрастом она равна стала пророку Мухаммеду - шестьдесят два ей исполнилось. Стоит жена, смеется и говорит ему:
- Где же одежда моя? В комнате Турсуна осталась, наверное… Поищи пойди…
Тут проснулся старый Назир и долго думал, что же означает странный этот сон. Обычно он снов не видел, а если видел - забывал сразу, и уж во всяком случае не тревожили они его душу. Старуха же вообще никогда не снилась, - может, только когда молодым был, но это время уже забылось.
Старик думал так долго, что заломило в висках. Тогда он решил, что хорошо бы снова заснуть, - может, старуха придет опять и договорит, что хотела, - но сон не шел к нему больше. Звенело в ушах, и повторялись все старухины слова. "Что ж означают они? - мучился старик. - Пять недель минуло, как годовщину смерти ее справили, если сегодня понедельник, ровно, значит, пять недель… И все это время, год с лишком, ни разу не пришла старуха во сне… Может, к себе зовет? Непохоже, нет, - о другом говорила, что-то о комнате сына, Турсуна…"
Решив, что ему уж не уснуть больше сегодня, старик поднялся, накинул на плечи видавший виды чапан и вышел во двор.
Рано, очень рано еще было - свежее, умытое утреннее солнце путалось еще в ветвях яблонь, не могло вырваться и взлететь на небо. Ко двору старика примыкал колхозный сад, - сам выходил, вырастил, сам и сторожил его в последнее время. На дворе было еще прохладно, и в утренней свежести слышался ему запах поздних огурцов. Старик подошел к арыку, присел у воды на корточки. Он любил этот арык, пересекавший его двор, любил утром, зачерпнув пригоршней, пить прохладу родной земли. И если ночевал не дома и не пробовал утром воду своего арыка, целый день неспокоен бывал, словно потерял что-то… Так повелось у него еще с детства. Старуха знала эту его привычку, но насмешничать не позволяла себе, а внучка Зулейха и не видала никогда этого, потому что старик вставал ранешенько, вместе с солнышком, а внучка спала по-девичьи сладко и долго.
Умывшись, старик по привычке пошел к своему перепелу - поговорить с ним. Перепел сидел в клетке, а клетка привязана к стволу яблони. И самого перепела, и клетку, украшенную бахромой, подарил старику друг, чайханщик Саксанбай.
Старик заглянул в клетку, спросил:
- Что примолк, серый? Голос потерял?
Перепел будто ждал слов человека, встрепенулся, повертел головкой, глянул на солнце, на старика - и подал свежий и сильный голос.
- Вот так-то, серый! - довольно улыбнулся старик. - Так и надо петь.
Он заслушался: и утреннее солнце, и свежесть, и песня перепела вернули ему спокойствие, - сон, мучивший его своей недосказанностью, отодвинулся и забылся. Старик пошел на кухню, поставил самовар и все это время улыбался.
Во двор вышла внучка, Зулейха.
- Хорошо поет как!
- Разбудил тебя?
- Нет, сама проснулась… И не устает, смотри-ка…
- Саксанбай не подарил бы плохого. Друг все же. Но если б ты послушала его собственного перепела! Голос сильный, чистый - сильней, чем у нашего.
- Куда уж сильней, и так оглохнуть можно!
Старик засмеялся:
- Перепел - не наседка. Петь - так чтоб слышно было! Ну что - будем завтракать? Я уж и самовар поставил.
- Зачем же, дедушка, я бы и сама управилась…
Девушка ушла в дом собирать на стол, а старик сидел на тахте у самого арыка, следил за бегом воды, и в ушах его, заглушая песню перепела, снова зазвучал голос жены. Он погрустнел, во время завтрака не говорил с внучкой, но, когда она убирала со стола, спросил вдруг:
- Пойдешь сегодня в школу?
Зулейха после смерти бабушки не поехала учиться в Ташкент, как собиралась, а осталась с дедом, не бросила его одного. В институте она училась на заочном отделении, а здесь, в кишлаке, работала в школьной библиотеке.
- Что-нибудь нужно сделать, да, дедушка?
Зулейха видела, что старик печален, сидит и смотрит в одну точку, и она рада была угодить ему.
- Давай-ка приберем бабушкину комнату.
- Для чего, дедушка? Ведь не живем там.
Старик не знал, что ответить, рассказывать же о сне не хотел, боясь показаться вздорным. Он знал, что внучка не верит в сны, да и сам, как всегда думал, не верил тоже. И все-таки что-то подталкивало его изнутри сегодня, - может быть, голос старухи разбередил Душу.
- Воздух там спертый, проветрить надо, - нашелся наконец старик и сам обрадовался собственной догадливости. - Понадобится она нам, эта комната.
- Зачем понадобится? - Зулейха широко раскрыла глаза и почему-то покраснела. - Хорошо, дедушка, я быстро уберу, сейчас и начну.
- Я помогу тебе. Не ходи туда одна.
Зулейха удивилась еще больше, но возражать не стала. А старик все еще слышал голос жены, - но не говорить же было об этом внучке.
Через несколько минут Зулейха поднялась на веранду, повязав голову платком и одевшись для уборки, а старик уже открывал комнату жены.
Комната была большая и светлая, с окном в сад. Здесь старая Зейнаб провела последний год жизни.
Когда-то Назир и его жена приготовили эту комнату для сына, поступившего в геологоразведочный. Совсем взрослым стал их мальчик, студентом стал, столько бумаг, учебников, карт у него, - конечно, ему нужна была комната отдельная, только его комната. Но недолго прожил здесь сын их Турсун - два раза приезжал на каникулы, а на третье лето началась война. Он ушел уже на фронт, когда родилась Зулейха, дочка его. Она родилась, а мать не выжила, скончалась от родов, и тетушка Зейнаб сама вынянчила внучку.
И вот - две весны уж минуло - старая Зейнаб собирала клубнику, и вдруг закружилась у нее голова, плохо ей сделалось. Назир бросился помочь, уложил жену на тахту. Очнувшись, она вошла в эту комнату, комнату сына, и больше уж не выходила из нее. Старик понимал теперь так, что, чувствуя близкую смерть, жена его, Зейнаб, хотела побыть среди вещей, оставшихся от их мальчика, пожить в тех стенах, что помнили его… Когда ей становилось лучше, она подходила к окну, опиралась о подоконник высохшими руками и долго смотрела во двор. Прямо перед окном цвели розы - белые, нежно-розовые, пурпурные, они открывали солнцу свою нежную прелесть и боязливо вздрагивали под свежим ветерком. За кустами роз серебром звенел арык, а еще дальше, до самого забора, тянулись грядки клубники. За забором начинался яблоневый сад - весной он вскипал бледно-розовой пеной, и лепестки яблоневого цвета душистым снегом засыпали двор Зейнаб. А в углу двора, у забора, росли четыре сливы, ее любимые сливы. Она начинала обрывать их ягоды еще зелеными и ела - и так, пока плоды не поспевали, а полностью созревшие сливы шли на варенье.
- С чего начнем, дедушка? - спросила Зулейха, оглядывая комнату. Раз уж старый Назир пришел сюда, он, наверное, лучше знает, как распорядиться и что делать.
Назир молчал. Он давно не был здесь, а сейчас знакомые стены, знакомые вещи с новой силой пробудили в нем воспоминания. Вот расписной сундучок с двумя замками, он привез его из Ташкента и подарил жене, когда она родила Турсуна. Вот стол сына. А эти камни на подоконнике - их Турсун привозил из геологических экспедиций. В проеме между окнами - большой сундук, на нем одеяла, подушки. Здесь спала Зейнаб. Под ногами - вытертый ковер, закрывает только часть пола, на всю комнату не хватило.
- Проветрим на солнышке, да, дедушка? - спросила Зулейха, указывая на постель на сундуке.
- Я сейчас вынесу…
- Не беспокойтесь, мне не тяжело! - Зулейха собрала одеяла и вышла.
Старик поднял крышку большого сундука - его, видно, давно не открывали, и Назир даже покашлял маленько, хлебнув неосторожно затхлого, застоявшегося воздуха.
Сундук был пуст, лишь в углу лежал какой-то сверток. На кашель деда прибежала со двора Зулейха, старик показал ей на сверток, и девушка достала и раскрыла его. Там был мужской костюм.
- Смотрите, новый! - удивилась Зулейха и встряхнула, расправила пиджак. - Вот, ярлычок даже сохранился.
"Для сына, видно, покупала. Давно, знать, лежит. А мне и невдомек…" - подумал старик, вслух же сказал:
- Повесь на солнышко, пусть проветрится. Моль-то не съела?
- Нет, дедушка. Крепкий костюм…
"Если б ты знала, сколько он пролежал в сундуке, - думал старик. - Да, крепкий костюм, крепче человека оказался, хозяина пережил и хозяйку тоже. А теперь и меня, видно, переживет…"
Он опустил крышку сундука, свернул на полу ковер, поднял, понес во двор. Когда вернулся, внучка стояла у окна и внимательно что-то разглядывала - какую-то вещь держала в руках.
- Что ты еще нашла, милая?
- Браслет, смотрите! - обрадованно показала внучка. - В сундучке маленьком лежал, и серьги там такие же! Это серебро, да, дедушка? Смотрите, как блестит!
- Да, настоящее серебро.
- А чье это, дедушка?