Я не понимал! Ведь ГПУ должно бороться со всякой контрой, а Джура не хочет арестовать врага, которого можно взять голыми руками, - значит, тот и дальше будет помогать басмачам? А может, натворит еще чего похуже? Как объяснить Джуре? А может… может, он с ними заодно? - подумал я - и сам испугался своих мыслей.
- Верно спрашиваешь, говорил я о сапогах. Видел Ураза в сапогах. Натан сшил, Ураз носит. А может, украл их у Натана, а? Докажи, что нет. Натан так бы и сказал, и нам нечего ему ответить… Натан дал важные сведения, ценные. Если поймаем Ураза, многое узнаем… Тогда и о Натане подумать можно. Как говорю - верно?
Я пожал плечами: трудно сказать…
- Подумай еще… За что арестовывать сейчас Натана? За связь с басмачами? Тогда мы должны арестовать в кишлаке всех, к кому заходили басмачи… И певиц тех не должны были отпускать - вдруг тоже на басмачей работают? Нельзя таким подозрительным быть. Натан - трус, значит, ты понимать должен: мы ему скажем - сделает, басмачи скажут - тоже сделает. Все сделает, сам слышал - пять человек детей, шестая жена, все кушать просят… - Джура улыбнулся, положил мне руку на плечо: -С ними жить надо вместе, Сабир… Натана сажать не надо, пусть помогает нам - вот что надо. Со временем может стать нашим человеком. А посадил - ему плохо, жене, детишкам плохо, и нам не хорошо - кто об Уразе скажет?
В комнату вошел Зубов.
- Составь протокол по тангатапдинскому делу, прокурор просит.
- Составим… Слушай, Костя, кажется, Ураз попался…
- Дану?
- Натан сказал. Завтра Ураз к нему собирается.
- Ай да сапожник твой, хорош!
- Хорош-то хорош, да трусит больно, дрожит, как овечий хвост. Будешь возле базара, похвали, подбодри его, ладно?
- Это можно… - Зубов пошел было, но задержался в дверях: - Кого возьмешь?
Джура кивнул на меня.
- Шукуров… - Зубов задумчиво теребил ус.
Я не привык, чтобы ко мне обращались по фамилии, и снова напомнил:
- Сабир.
- Да, Сабир, - подтвердил Зубов. - Сабир Шукуров… Хорошо. Только будь осторожен - в первый раз идет.
- Постараюсь, - сказал Джура.
Зубов вышел.
Я был ужасно рад - вот она, начинается, настоящая, полная приключений жизнь! - но старался казаться невозмутимым и сдержанным: еще подумают, что мальчишка.
IV
В этот первый день мы работали до полуночи: составили, как обещали Зубову, протокол тангатапдинского дела. Джура диктовал, я писал. Так у нас и повелось, - правда, иногда он и сам писал протоколы, но, видно, находил, что мой почерк лучше, - и оформление документов легло на мои плечи.
Вот что случилось в Тангатапды.
Басмачи налетели под вечер, согнали всех - мужчин, женщин, стариков, старух, детей - на площадь. А чтобы не сказали о них люди - мол, совсем озверели, проклятые аллахом, - вынесли из домов и колыбели-бешик с грудными детьми, отдали детей матерям - пусть кормят, если нужно… Потом снова пошли по домам, брали лучшие вещи и грузили на коней… И угнали весь скот: корову, что не могла ходить, тут же и зарезали, взяли с собой тушу… Увели с собой двух девушек и восемь молодых джигитов…
В Алмалык весть о нападении пришла утром на следующий день. Джура с группой милиционеров тут же отправился в путь, и в полдень они въехали в кишлак. Люди все сидели на площади. Увидели милиционеров - и заплакали женщины, закричали дети и еще раз прокляли бандитов мужчины… Покидая кишлак, басмачи стрельнули для острастки в воздух и приказали: всем сидеть, не двигаться с места до их возвращения или - еще лучше - подождать, пока милиция глаза протрет… Посмеялись и уехали - увезли добро, угнали скот, увели людей…
Выяснилось - наведались джигиты курбаши Худайберды.
- Из всех басмачей они самые жестокие. Любят издеваться - просто так, без смысла, для развлечения. Не щадят никого. Говорят, Худайберды мстит каждому встречному и поперечному, всем, кто не с ним, кто признает власть, - мстит за утраченное богатство и за отца - никого не жалеет.
- А отец что, жив?
- Будто бы недавно умер он, Махкамбай, старый хищник… А правда или нет - не знаю. Может, прячется…
И вот вечером того дня Джура видел в Тангатапды Ураза, но издали. А рядом с ним - человека, обликом напоминавшего Натана. Зачем приходил Ураз, выяснить не удалось. Следил, не будет ли за басмачами погони, наверное…
- Вороной Ураза - знаешь, он как аэроплан, если Ураз на вороном - все, не поймаешь его, уйдет от любой погони. В тот день под ним был вороной, я и виду не подал, что заметил его… Но теперь - не убежит, - зачем-то понизив голос, уверенно закончил Джура. - Завтра поедем к нему в гости..
В этот первый свой день в Алмалыке я остался ночевать у Джуры. Большой дом с террасой и обширным двором, конфискованный у богатого торговца хлопком, был передан местной милиции, и в одной из комнат этого дома жил Джура. Комната была пустая: железная кровать в углу - и больше ничего. Джура постелил себе на полу, мне показал на кровать: ложись здесь. Я запротестовал было, но Джура и слушать не стал.
- Ложись, ложись. Здесь жить, здесь спать будешь. Завтра еще одну кровать принесем.
Мы улеглись. Джура, кажется, сразу же заснул, а я ворочался, ворочался, потом поднялся, подошел к окну, открыл. В темной осенней ночи перемигивались высоко в небе редкие звезды, тихо и безлюдно было, городок спал мертвым сном.
Я обернулся, посмотрел на Джуру - лицо его было спокойным, как вся эта тихая осенняя ночь: я разглядел, казалось, даже сетку морщинок - след прожитых лет, но потом понял, что глаза обманывают меня и дорисовывают по памяти дневных впечатлений черты лица, к которому успел привыкнуть. Тишина, спокойствие ночи передались и мне, новый город, непонятная еще работа не пугали больше. И хотя будущее мое было пока неясно и черты его таяли в наступающем времени, как образы дня в ночи, как морщины на лице Джуры в темноте комнаты, все же душа моя была спокойна. Все, что делается и сделано, - все правильно, и я на месте.
Так началась моя новая, самостоятельная и вовсе не спокойная жизнь. А оборваться она могла на следующий же день.
Проснулся я оттого, что кто-то тронул меня за плечо. Я открыл глаза, но не сразу сообразил, где я и что со мной. Наконец узнал Джуру и окончательно стряхнул остатки сна.
- Пора, пора, время не ждет. Подымайся.
Я вскочил, быстро оделся, вышел во двор ополоснуть лицо. Солнце уже показалось, но воздух хранил еще прохладу ночи.
- Позавтракаем в дороге, а сейчас - едем. Возьмешь эту лошадь.
Я увидел заслуженную клячу, привязанную посреди двора к стволу груши, - она казалась такой же сонной, как и я, и мне захотелось спросить Джуру - не упадет ли она, если отвязать ее от дерева.
Джура глянул на меня, на клячу и улыбнулся: наверное, мысли мои были написаны у меня на лице.
- Старая, да, бегать не может. Но если сегодня будет нам удача, получишь хорошего коня. Все, поехали… Не забудь свои боорсаки.
Я сбегал за узелком с домашними припасами, что дала в дорогу мама, и мы выехали со двора.
Да, Джура сказал правду: лошадь подо мной не была призовым скакуном и вдобавок ко всему прихрамывала, - кажется, одной подковы не было…
Когда я очень уж отставал от Джуры, я подбадривал свою клячу прутиком, она кое-как нагоняла жеребца Джуры, но потом опять отставала.
- Вы что же, всех новичков так испытываете? - не выдержал я наконец.
Джура засмеялся, подождал меня.
- И за эту кобылу спасибо скажи, еле нашел, а то пешком пришлось бы тебе идти! - и снова пустил жеребца вперед, а я снова отставал и нагонял, отставал нагонял.
К полудню мы добрались до заброшенного кишлака. Печальное это было зрелище! Крыши домов провалились, дувалы разворочены, земля усеяна камнями… А кругом - тихая степь. Ни людей, ни животных.
Джура остановил жеребца, спешился.
- Что за кишлак, почему он брошен, Джура-ака? - спросил я, слезая с лошади.
- Это место люди называют Селкельди - значит "сель прошел". Каждый год беда приходит - ну прямо басмачи, даже хуже. Все губит сель - и людей, кто не успеет спастись, и скот, и дома, и добро… Так год назад государство дало людям землю под Алмалыком, и все туда переехали, всем кишлаком…
- А разве нельзя было здесь построить плотину, защититься от селя?
- Э-э, брат, хорошо ты говоришь, да силы где взять плотину строить? Сейчас людям легче переехать, чем бороться с селем… Да, земли свободной у нас много, а сил пока что мало. Но вот увидишь: будем живы - такие кишлаки здесь построим, такие сады будут цвести на этом месте! И люди возвратятся сюда, к могилам предков… А пока что… пока что посмотри-ка, не найдется ли чего в твоем узелке?
Я развязал узелок: от собранных мамой мне в дорогу припасов оставалось немного - пол-лепешки да с десяток боорсаков.
Мы устроились прямо на земле и начали завтракать.
- Смотри-ка, мать, оказывается, очень любит тебя! - шутливо заметил Джура, отламывая себе кусок лепешки.
- Как вы это узнали? - засмеялся я.
- Лепешка-то на сметане… Давно не пробовал таких вкусных. А ты говоришь - как узнал…
Я пододвинул куски лепешки поближе к Джуре, а сам принялся за боорсаки.
- Так ты, значит, из Ташкента?
- Да, а мой отец - учитель, школу открыл. Может, вы слышали, если бывали в Ташкенте, - его зовут Миршукур-домулла.
- Нет, не пришлось услышать о нем… А я сам из Тойтюбе. Потом жил в Шагози, тут недалеко, - Джура показал кивком, - прямо под той горой. Не проезжал?
- Нет, я впервые в этих местах.
- Прогоним Худайберды - побываешь и там. А сейчас опасно, гнездо басмачей недалеко, часто наведываются… Ну как, отдохнул?
- Поехали.