- Курбаши делом занят, - уже спокойно ответил Ураз. - Так говорит Махкамбай.
- Ого! Жив, значит, Махкамбай, отец Худайберды? А я слышал, будто умер он…
- Какая плохая разведка твоя, милиция! И как узнал, что домой заеду, - до сих пор не пойму! Не-ет! Махкамбай жив… И почему ты говоришь, милиция, что он отец Худайберды? Курбаши - не сын, приемыш Махкамбая. Болтают, будто Худайберды - сын Аппанбая.
- Какого Аппанбая? Ты не ошибаешься, Ураз? - торопливо переспросил Джура, и я услышал тревогу в его голосе и невольно оглянулся. Но никого и ничего не было видно в ночи, и только цокот копыт по дороге нарушал тишину. За разговорами мы перевалили Бештерак и теперь спускались к развалинам Селкельди) по-прежнему Джура держался рядом с Уразом, а я - чуть поотстав.
- Откуда же можно знать точно, кто чей сын? Эх, милиция… Был такой Аппанбай, жил в Тойтюбе. Давно, лет двадцать уже минуло, ушел Аппанбай в Мекку и не вернулся… Говорят, умер по пути к святым местам. И будто бы Худайберды - его сын, только родился уже после отъезда отца, вскоре. А когда еще ребенком был несмышленым, года через два или три, Намаз-вор разграбил земли Аппанбая, сжег там все, а самого Худайберды и мать его забрал с собой, увез в Шагози. Может, мстил за что-то Аппанбаю, а может, выкупа ждал. И дождался: Махкамбай, он глава соседнего рода, дал большой выкуп и забрал к себе наследника земель Аппанбая и воспитал его. Может, он родственник Аппанбаю или друг - точно не скажу…
- Нет, не может того быть, ошибаешься ты, - возразил Джура. - Я знаю точно: Аппанбай ушел в хадж через год после смерти жены.
- Ну, может, младшая жена была или просто женщина, как теперь узнать? Все же кто-то родил Худайберды - правда, милиция? Уж это я знаю точно, ты не спорь… - засмеялся Ураз. - Слушай, а почему интересуешься? Может, и ты из рода Аппанбая? Лицом на Худайберды похож, правда! И земли были бы твои, а, милиция? И стада, деньги!
- Замолчи! - сердито оборвал его Джура. - Не говори пустое. Вспомни лучше - от кого слышал эту историю?
- Откуда помнить? Уши есть, вот и слышат, что кругом болтают. Но такое говорил и сам Махкамбай!
- А кто может знать точно?
- Время прошло, милиция… Намаз-вор сжег тогда весь кишлак, кто уцелел - поразбежались, не осталось никого из людей Аппанбая, пусть земля ему будет пухом… Что за месть была у Намаза - не знаю…
- А мать Худайберды, она жива?
- Ой, милиция, как торопишься допрашивать! Боишься, сбегу по дороге, да? Не знаю я о матери его, откуда мне знать… Одни говорили, что умерла, другие - будто Намаз-вор убил ее… Не знаю…
Я слушал разговор Джуры с басмачом, мирный и почти дружеский, и удивлялся: зачем Джуре-ака история мертвого бая, чем интересно прошлое курбаши?.. Может, и его, проклятого Худайберды, не надо будет сажать, когда поймаем, а? Я видел, что Джура-ака почему-то сильно встревожен и взволнован, что забыл он и о дороге, и обо мне, а главное, о том, что Ураз может попытаться бежать. Вдруг нападет на нас? Я ощущал непривычную тяжесть маузера на боку и прикидывал, как быть и что делать, если Ураз бросится на Джуру. Уж очень близко держался к нему! Выбьет из седла, и вот - на своем коне, и поминай как звали!
Но Ураз вел себя мирно. Если и не был увлечен разговором, как Джура, то все же говорил с ним не как с врагом, скорее как со старым знакомым - давно не виделись, а теперь вот встретились.
- Откуда знаешь Аппанбая, милиция?
- Батрачил у него… Он и в хадж брал меня с собой.
- Да ну, ты и хадж совершил, оказывается? Где же твоя зеленая чалма?
- Нету ее… Не дошел я до Мекки, вернулся с полдороги.
- Слушай, может, это ты убил Аппанбая?
- Ты в своем уме, а, Ураз? Да я в то время бая отцом называл, благодетелем считал. Нет, напали курды, я один остался в живых, случайно. Но Аппанбай выехал в хадж после годовщины смерти жены, я точно помню. Худайберды ему не сын.
- Не знаю, милиция. Рассказал тебе, что слышал. Может, кто другой знает больше. Будешь в Шагози - найди аксакала Саксанбая, он самый старый в кишлаке. Спроси у него.
Разговор прервался. И снова только цокот копыт по дороге и напряженная тишина вокруг.
Мы одолели уже больше половины пути - впереди показались развалины Селкельди.
- Так хочешь узнать, кто мать Худайберды? - будто что-то вспомнив, спросил вдруг Ураз.
- Ну? - Джура быстро повернулся к нему.
- А ты у него самого, у Худайберды, спроси!
Джура засмеялся облегченно.
- А что ж… Когда поймаем - обязательно спрошу!
- Нет, милиция, не поймаешь его. Или сбежит, или тебе ребра своим кинжалом пощекочет… Лучше сейчас спроси, не откладывая.
- Поиздеваться хочешь надо мной, Ураз, да?
- Нет, зачем, слово даю, - можешь спросить. Через неделю свадьба его, женится Худайберды. Пойди на свадьбу и спроси. Хочешь - поведу тебя?
Джура не ответил, повернулся к Уразу, пристально посмотрел на него - и все. Тогда Ураз сказал:
- Зря обижаешься, милиция. Я не сбегу. Хотел бы уйти - зачем тогда вернулся от границы? Я ведь не дурак, знаю, что только Натан мог сказать обо мне. Басмачи недолго продержатся, я понимаю. Уходить не хочу. Что скажешь на это?
- Подумаю, - ответил Джура.
Дальше ехали молча. В Селкельди остановились, втроем съели плов, что завернула и дала с собой Уразу жена, и снова в путь.
С восходом солнца мы въехали в Алмалык.
V
Дверь комнаты отворилась, вошел быстрым шагом Зубов, поздоровался с нами за руку, кивком указал на Ураза - тот сидел на стуле у стены, опустив голову, - только блеснул вдруг настороженный взгляд и опять пропал.
- Это и есть Ураз? С виду - точно, басмач. Намучились с ним?
- Нет, - ответил Джура.
Зубов обратился ко мне:
- Шукуров!..
- Сабир, - вставил я.
- Да, Сабир. Что скажешь?
- То же самое, товарищ Зубов. Не сопротивлялся. Мы пришли - он намаз совершал.
- Ну вот, а говорят, религия - опиум. Все же иногда помогает. Только кому - большевикам! - Зубов сел, повернулся к Уразу: -А ты, друг ситный, рассказывают, обещал меня повесить, а? Что же теперь делать будем?
Ураз не поднял головы, молчал.
- Глупый ты, парень! Чабан - а связался с басмачами! Что они тебе - жизнь сытую, вольную дали, в Доме и семье мир и достаток? Или таких же, как ты, чабанов грабить нравится? А может, хочешь добиться возвращения бая Абдукадыра, для него овец в горах сохраняешь, а, Ураз? Да, наградил тебя аллах хорошим ростом, но пожалел наградить хорошим умом… Османов!
В комнату вошел солдат-конвойный.
- Уведи, - Зубов показал на Ураза и добавил, когда тот поднялся: - Подумай до завтра, завтра еще поговорим.
Мы все глядели на Ураза: он сник, плечи опустились, лицо посерело. Я так и не видел в нем врага и остро пожалел его: была б моя воля - сейчас же и отпустил бы.
У двери Ураз задержался и, не оборачиваясь, буркнул:
- Милиция, миску жене верни, в хозяйстве нужна.
- Верну, не беспокойся, - сказал Джура.
Ураз вышел, за ним конвойный.
- Ия пойду, - Зубов поднялся. - В Тангатапды хлеб отправляем, люди там голодают. Весь скот увели, сволочи… Обоз с охраной пойдет… А вы отдыхайте. Шукуров!
Я не ответил.
- Да, Сабир, - поправил себя Зубов.
- Слушаю! - я поднялся.
- Как гнедой Ураза - нравится?
- Здорово! - обрадовался я.
- За удачное выполнение задания получай награду - коня Ураза передаем тебе!
- Спасибо, товарищ Зубов!
- Только смотри - Уразова жеребца знает вся округа, и наши и не наши. Заметен станешь. Не испугаешься?
- Нет.
- Молодец. Правильно, - одобрил Зубов и вышел.
- Ну что, пойдем соснем немного, Сабир, - предложил Джура. - Ты иди ложись, а я задам корм лошадям и тоже на боковую. Да, миску вот захвати, надо будет вернуть жене его…
Радужное настроение мое тут же исчезло, а осталась жалость и как бы недоумение: ведь утром сегодня, по дороге, втроем ели из этой миски плов, - а сейчас хозяин ее уже в тюрьме, и что ждет его? Я вспомнил молчаливую покорную женщину с ребенком на руках, ее тихое: "Когда ждать вас?" - и мне еще больше стало жаль Ураза. Я и не задумался о том, что подарок командира, доставивший мне столько радости, - гнедой жеребец Ураза - был для него куда дороже глиняной миски. Жалость заставила меня спросить:
- Джура-ака, что будет с Уразом?
Джура ответил не сразу. Помолчав, сказал, будто размышлял вслух:
- Что будет с Уразом, решит он сам, все от него зависит.
И опять я не понял Джуру. Но почувствовал, что он тоже думает об Уразе и, значит, все должно быть по справедливости, и это успокоило меня.
Конечно, мне, комсомольцу и чекисту, вряд ли стоило жалеть басмача. Попадись мы с Джурой бандитам Худайберды, нас бы не пощадили, и, может быть, именно Ураз расстрелял бы нас. Ведь он, оказывается, обещал повесить Зубова. И почему повесить - пули, что ли, пожалел для большевика? Но все же, несмотря ни на что, - может, оттого, что мы так легко захватили Ураза и он не сопротивлялся, может, оттого, что он не держался врагом и рассказывал Джуре все, что тот хотел услышать, - во мне не было ненависти к Уразу, а была только жалость, и я видел, что и Джура, похоже, думает так же, как я…
Когда я вошел в комнату Джуры, а теперь и мою, я увидел, что для меня поставили уже кровать у окна. Я снял сапоги, растянулся поверх одеяла, но сон не шел - перед глазами сменялись картины нашей ночной поездки. Ураз, его жена с ребенком и ее умоляющее и робкое лицо, развалины Селкельди, разговор Джуры с Уразом… Кто такой Аппанбай? А Махкамбай? Зачем Джуре прошлое курбаши Худайберды, имя его матери?