- Ну, понятно, - сказал Ригдон Пратт. - Все в Соленом Озере знают миссис Ли, владелицу самой красивой виллы. О, хорошо, что вы будете завтракать у миссис Ли, тогда я за вас не беспокоюсь. Она богата, очень богата.
- А! - сказал пастор.
- Она в большой дружбе с губернатором Каммингом и с генералом Джонстоном. Не далее как вчера, она обедала с ними.
- А! - сказал все более и более заинтересованный Гуинетт.
- Она богата, чрезвычайно богата. Мы, мы бедные люди, в поте лица добывающие хлеб свой. Она...
- Она? - спросил Гуинетт.
Ему показалось, что он замечает блеск зависти во взгляде мормона. Он круто повернул разговор в другую сторону.
- Вы, - сказал он своим прекрасным голосом, которому умел придавать такую убедительность, - вы во всяком случае честные люди. Благодаря знакомству с вами, я уже изменил наскоро составленное мнение о многих вещах: мне просто не терпится, хочется прославить ваши достоинства, и я это сделаю, как только представится случай.
В особенности не терпелось ему остаться поскорее одному в своей комнате; он хотел толком разобраться в некоторых мыслях.
"К черту солдат и воскресное богослужение! - сказал он самому себе. - У меня есть получше чем заняться. Пусть эти дурни сами читают Библию! Если они в ней что-нибудь поймут, тем лучше для них".
Все послеобеденное время он не двигался с места. Часов в шесть к нему постучали.
Вошла Сара Пратт. Он этому не удивился сверх меры. Тем не менее он инстинктивным жестом хотел спрятать стоявший на столе рядом с "Прощанием Адольфо Моно" стакан с виски.
Она презрительно улыбнулась.
- Если она стоит там, так это для того, чтобы ее выпили, - сказала Сара, указывая на стоявшую под столом бутылку.
"О! - подумал пастор, - с ней надо играть в открытую". Тем не менее он считал, что должен сказать какой-нибудь комплимент. Он искал.
- Не нужно ли вам чего-нибудь? - спросила молодая девушка. - Мы обедаем в восемь часов. Мне поручили предупредить вас об этом.
Ему показалось, что он нашел, наконец, нужную фразу.
- Благодарю вас, мисс Сара. Но какое на вас очаровательное платье! Позвольте мне поздравить вас с этим. Оно замечательно идет к вам.
- Вы находите? - сухо сказала молодая девушка.
На Саре Пратт было черное очень простенькое платьице с кружевом у рукавов и у выреза на шее.
- Нахожу, - сказал Гуинетт.
- Платье это носила уже миссис Ли, ваша завтрашняя хозяйка, - сказала она. - Миссис Ли часто дает мне свои старые платья. Мой отец сказал вам: мы бедные люди.
- Хорошо! - пробормотал сконфуженный Гуинетт. - К черту любезности!
И непосредственно, в качестве ловкого тактика, он решил превратить свое поражение в успех.
- Простите меня, - сказал он своим прекрасным, глубоким голосом.
И взял ее за руку.
Она не отняла ее. Казалось, она была где-то далеко. Он придумал вернуть ее на землю почтительным поцелуем в белую руку.
Она взглянула с насмешливым изумлением, но не оттолкнула его.
- Итак, миссис Ли не уезжает на этих днях? - спросила она.
- Не знаю, - пробормотал он. - Да что мне за дело до миссис Ли!
Продолжение этого рассказа покажет, что, говоря таким образом, он был неискренен только наполовину.
- Вы ошибаетесь, - сказала Сара, - и вы поймете это, как только увидите ее. Она совсем по-другому хороша, чем я, знаете ли. Я не говорю об ее состоянии, - вещь, которая тоже может увлечь много возвышенных душ.
Гуинетт прикусил губу.
- До свидания, - сказала она.
И направилась к двери.
Внезапное смятение овладело духом Гуинетта. Его волнение перед этой худенькой девушкой росло, росло и вдруг стало беспредельным. Не была ли она его сестрой? Не была ли она повторением его самого? Все неприятности, которые он перенес в качестве бедного студента, его религиозные огорчения, его сомнения, его плохо сдерживаемая ненависть, его разочарования, его, наконец, мрачное самолюбие - все это, чувствовал он, толпилось и под этим маленьким девичьим лбом, чисто-начисто отполированным, под этими блестящими прядями, под этими опущенными ресницами, под этим узким корсажем, где, вероятно, ускоренно билось неистовое сердце.
- Сара! - позвал он. - Сара!
Она остановилась и высокомерно взглянула на него.
- Сара! Мисс Сара! Простите меня. Ах! Что вы здесь делаете?
- Где? - спросила она.
- Здесь. В этой стране?
- Я не понимаю, - холодно сказала она.
- В этой стране, сестра моя. Фу, какое отвращение! Евангелие все сделало, чтобы окончательно и определенно установить достоинство женщины. А что здесь сделали из этого? Я оплакиваю вас, сестра моя, оплакиваю вашу судьбу.
Она засмеялась сухим смешком.
- Кажется, я поняла вас, - сказала она. - Но не беспокойтесь так обо мне. Я буду свободной, пока буду желать этого. Даже выйдя замуж за мормона, я останусь свободной. Умная женщина всегда будет впереди несчастных, составляющих гарем ее супруга. Она сумеет превратить их в образцовых и дешево стоящих служанок. Что касается остального - и она презрительно улыбнулась, - лучше согласовать право и действительность без всякого лицемерия. Но есть подробности, о которых не след говорить молодой девушке.
Она подошла к книжному шкафчику.
- Я не хочу учить вас катехизису, - высокомерно сказала она. - Но ведь вы начали. Мне противно, когда человек, может быть, умный, повторяет глупости.
Она взяла брошюру с полки и протянула ее ему. Он машинально прочел заглавие.
- "Defence of Polygamy by a Lady of Utah", - сказала Сара Пратт. - Прекрасно, защита многоженства. Та, кто написала это, не дура и не сумасшедшая. Это моя кузина, Белинда Пратт, умнейшая особа. В ее брошюре вы найдете массу побудительных причин, по которым разумная женщина может желать установления многоженства.
- Прочту, даю вам слово, - сказал Гуинетт. - Мы должны все читать.
- Сойдем, - сказала она. - Нас будут ждать.
На пороге они оба одновременно остановились.
- Сара, - шепнул Гуинетт.
Она держала руку на щеколде. Она была бледна и взглянула на него горестно-вопросительным взглядом.
- Сестра моя Сара - ведь вы позволите, чтобы я называл вас Сарою, - не правда ли?
Он дрожал. Он разом платил выкуп за все поддельные волнения.
- Что вы? - спросила она.
- Разрешите вы мне поцеловать вас? - умоляюще спросил он.
Она совершенно просто подставила ему свой лоб.
Глава четвертая
Отец д’Экзиль проснулся в понедельник утром в очень веселом расположении духа. Часов в девять он, с улыбкой на устах, видел, как уехали кататься верхом Аннабель и Рэтледж. Около одиннадцати часов он слышал, как они вернулись. Около полудня он стал обнаруживать некоторые признаки нетерпения.
"Еще, пожалуй, это животное надует меня!" - ворчал он.
Но несколько страниц "Слов Верующего", которые он прочел, чтобы подавить свою нервность и попасть на случай в тон, только усилили его беспокойство.
В четверть первого беспокойство его исчезло.
Кориолан вошел в его комнату.
- Внизу ожидает господина аббата господин священник в сюртуке.
- А! - сказал патер, - вот очаровательный человек, и притом человек слова! Куда ты дел его?
- Я провел их в столовую.
- Сейчас иду туда.
Как люди, заранее собирающиеся на поезд, опаздывают, так опоздал и он. Прошло добрых две минуты, пока он придумывал фразу, которою иезуит может сердечно приветствовать методистского пастора.
Наконец он спустился вниз. С утра он не выходил сегодня, и на ногах у него были еще его старые мягкие фетровые туфли.
"Эге-ге!" - пробормотал он, придя в столовую и остановившись на пороге двери, противоположной той, через которую ввели туда преподобного.
Тот стоял к нему спиною. Он был весь в черном и стоял у буфета. Отец д’Экзиль видел, как он брал в руки одно за другим то кофейник, то серебряный судок, то компотник из позолоченного серебра, как он взвешивал их в руке, разглядывал, поворачивал, словно для того чтобы увидеть штемпель.
- Здравствуйте, дорогой господин Гуинетт, - сказал иезуит.
Тот не вздрогнул. Степенно поставил он на буфет компотник, последнее, что он разглядывал.
- Здравствуйте, господин аббат.
- Вы, кажется, очень интересуетесь ювелирными изделиями, - любезно сказал отец д’Экзиль.
- Мой дед, - ответил пастор, - имя которого я ношу, был ювелиром в Балтиморе. Я очень мало смыслю в золоте и серебре. Достаточно, однако, чтобы знать, что это вещи очень высокой ценности. Какая жалость, господин аббат, какая жалость!
Он снова взял компотник в руки.
- В этой вот излишней посудине серебра столько, что на него могла бы два года существовать честная семья. Нет! Богатые или очень виновны, или очень легкомысленны.
- О! - весело сказал отец д’Экзиль, - подумаем и о тех, кто делает эту излишнюю посуду. Наверное, на скромный барыш вашего дедушки, вырученный им от продажи нескольких ком-потников в этом роде, вы получили образование, другой предмет роскоши, которым и пользуетесь во славу Господа нашего.
- Мой дед, сударь, умер бедняком, - сухо ответил Гуинетт.
Он снисходительно поклонился: в комнату вошла Аннабель. Иезуит представил их друг другу.
- Пойдем, посидим под верандой, хотите? - спросила молодая женщина.
Все вышли, она впереди. Пастор окинул ее быстрым взглядом, удивившим отца д’Экзиля. Он улыбнулся. Взгляд Гуинетта выражал восхищение, и иезуит почувствовал себя как бы польщенным этим.