Пеотль, священный кактус, открывает сферы сознания. Он позволяет разуму проникнуть за границы божественных сновидений. Пейотль можно употреблять всю жизнь, но всех оттенков чар постичь невозможно. Каждое погружение в мир грез - новый уровень бесконечности.
Ни ложь зрения или обман слуха несет людям зелье, а способность проникать в неведомые дали.
Я знала, что мать, когда проснется, не вспомнит ничего из того, что поведала в забытьи. Это хорошо. Иначе будет топать ногами, драть за волосы и кричать: "Ты вторглась в запретный мир! Ты вызнала тайны взрослых!"
Подумаешь, тайны взрослых! Они не сложнее, чем тайны игрунков, например, или шиншилл. И если бы дети, в конце концов, не раскрывали то, что от них прячут, человеческий род давно бы прекратился.
Когда мать, одурманенная едким дымом, засыпала, я любила втайне от нее залезть в секретный сундук. За это здорово попадало. Но сдержать любопытство не могла.
Свое приданое принцесса Глаза-в-Полнеба хранила в полированном черном базальтовом сундучке, в который категорически запретила заглядывать. Но после хорошей затяжки она не могла уследить за крохотным затейливым ключиком, который хранила на шее. Его следовало осторожно снять с цепочки и протолкнуть в потайное отверстие с боку сундучка, слегка нажимая влево. Крышка при этом щелкала, как орешек на зубах, и позволяла заглянуть внутрь.
Глаза разбегались: чего там только напрасно не гноилось!
Из россыпи сокровищ пальцы выуживали нефритовые украшения для кос и звенящие хризолитовые браслеты в виде острозубых змей, там же валялись никому не нужные платиновые катушки для ушей, печатки из кошачьего глаза, изумрудные серьги и горящие рубиновым огнем заколки для волос. Пока мать похрапывала, я копалась в сундучке, примеряя то изысканные серьги в виде невиданных золотых птиц, то браслеты из танцующих змей, то удивительные подвески из лазурита.
На дне сундучка в тонкой навощенной ткани пылилось зеркало в виде перламутровой чешуи размером с голову человека. Этим зеркалом, поймав луч света, можно было просверлить дыру в груди человека. Однажды я направила луч на гранит, которым выложили основание очага, и камень, задымившись, треснул пополам. Угли из очага вывалились на пол. Едва не начался пожар. Отец подумал, что плита разрушилась от огня. И я еще несколько раз доставала зеркало, чтобы смертельным лучом проделать дырки в камнях для игрушек.
Самым чудесным сокровищем был хрустальный череп. Вблизи огня он сам по себе начинал светиться, разогреваться, изнутри доносился шепот, при этом пустые глазницы вспыхивали синим пламенем, а вокруг прозрачного лба возникало туманное сияние, такое чудесное, что насквозь просвечивало пальцы до самой мелкой косточки внутри.
Однажды, пытаясь подслушать шепот черепа, я прикоснулась лбом к хрустальному надбровью. Внутри что-то щелкнуло, и синяя вспышка на миг ослепила глаза.
Вот какие бесценные сокровища прятала мать.
Самым непонятным предметом были сложенные стопкой куски кожи с протравленными знаками. Пластинки были скреплены боками друг с другом. Их можно было вытянуть в длинную ленту или аккуратно свернуть в колоду.
Округлые квадраты спиралей манили, словно с них были скопированы узоры подушечек пальцев. Стоило прикоснуться к надписям, как зеркальный двойник с обратной стороны знаков согревал их, и сердце пускалось в путь, вспоминая неведомые тропы.
Кожа была необыкновенно теплая, словно согрета руками, а знаки подробно, до малейшей черточки, повторяли узоры со стен разрушенного храма к западу от Солнечно долины.
К развалинам подходить запрещалось под страхом смерти. Но Жабий жрец без особого страха день и ночь скакал там, среди лягушек, моля о дожде. Поэтому развалин дети не боялись и часто собирали улиток под камнями.
Я выучила все знаки, выдолбленные на камнях. Но что они значили, никто не знал. Видимо, в них скрывалась какая-то великая тайна, если они хранились с приданным принцессы.
Однажды мать меня застала у раскрытого сундука. Ее сон прервался раньше времени, и меня оглушил разъяренный рык:
- Проклятая! Как ты посмела!
Она с размаха ударила по щеке. Нефритовое украшение слетело со лба и рассыпалось зелеными слезами на полу. Я бросилась собирать бусинки, нанизывая их на порванную паутинку. Мама так дико закричала, что я поняла: пришла моя смерть. Я шептала: "Прости-прости-прости", руки дрожали, на них капала кровь из разбитого носа.
Мать всплеснула руками: "Ты неправильно собираешь", и тоже упала на колени, выискивая недостающие бусинки.
В это время негодница Маленькая Лилия под шумок сперла из приоткрытого сундучка хрустальный череп и со смехом бросилась на улицу.
- О, дети, горе мое! - жалобно заскулила мать, хватаясь за скалку и пускаясь вдогонку за озорницей.
Я тем временем собрала последние бусины, ссыпала их в сундучок, но не погнушалась похитить и припрятать кожаные пластинки у себя за пояском.
Деревню огласили вопли сестры. Мать догнала ее, отобрала хрустальный череп и пыталась вправить мозги, нещадно лупя скалкой по мягкому месту. Время спасать крошку! Я хорошо помнила жесткость материнской руки, в парах дурмана не обремененную жалостью к ближним, и вовремя выхватила пичужку из лап разъяренного оцелота.
Мать здорово нам обоим тогда всыпала. И было за что, по правде говоря.
Но случилось непоправимое. Обитателям деревни раскрылась тайна приданого принцессы. Мать долго скрывала от соседей свое благородное происхождение. Хотя кое-кто сам догадался, потому что мужики болтливее баб. После пары чашек тыквенной браги язык Несокрушимого становился злейшим его врагом. Он начинал вещать: "Не нужны мне бабские побрякушки, с удовольствием выменяю на десяток смоляных стрел. Но разве моя ненаглядная принцесса расстанется с хризолитами в ушных катушках? Ни за что! Хотя никто в наших краях отродясь мочки под катушки не подрезал. Дикая глупая мода".
К счастью, верные товарищи вовремя успевали затолкать вождя в женины перины. С тех пор каждый попугай знал и трезвонил на все стороны света о несметных богатствах, спрятанных под циновками принцессы. А хозяйки более скромных сундуков шушукались между собой о том, опасно или нет хранить сокровища, украденные у двенадцати богов.
Больше всего докучала настырная несносная жалость. И умели же вдруг скорчить скорбные мины при виде матери: "Тяжело богачке на маисовых полях".
Мать ненавидела жалость. Стоило показаться на улице, как соседки, отклеив пальцы от недостряпанных лепешек, принимались теребить бусы и качать головами:
- Ой, что теперь с нами будет!
- А что будет с нашими детьми!
- Бегут и бегут в деревню из больших городов!
- И чего им в городе не хватает?
- Не чего - а кого.
- Нам и самим не хватает.
- Горе-горе!
- Лишь бы хрустальная голова не накликала беды.
2. Гнезда богов
- 11 -
Раздался шум, стук дубинок, девчоночий визг. Ловили игуану. Она забежала в деревню и застряла шеей в терновой изгороди. Дети и женщины, вооруженные, кто скалками, кто дубинками или просто камнями, выскочили на зов:
- Еда сама к нам пришла!
- Большая игуана!
- Окружай!
Громче всех вопила, размахивая кривой дубиной, Крученая Губа. От волнения она раскраснелась, глаза горели, на закушенной губе выступила кровь.
Необыкновенно крупная игуана размером с двух матерых аллигаторов в ужасе металась внутри живой изгороди. Вылезший из земли корень тиса крепко схватил ее за лапу. Несчастная дергалась и вертелась вьюном, но освободиться не могла. От каждого рывка петля затягивалась туже. Животное глубоко расцарапало землю, искромсало ствол.
- Какая сильная! - перешептывались охотницы.
- А когти - смерть! Голову отсечет - моргнуть не успеешь.
На таких ящериц даже бывалые воины опасались охотиться, потому что в ловкости и силе нет этим тварям достойного соперника. Мелькнет молнией коготь - и потроха горе-охотника вывалятся под ноги, не соберешь.
- Пока мужчины развлекаются на празднике, поймаем чудовище и накормим детей, - решили женщины.
- Поймаем? Она чудовище.
- Справимся. Мужчине бог дал силу. А женщине ум. В трудные времена ум важнее силы.
- Обойдем игуану против солнца. Только тихо.
Игуана замерла, пытаясь слиться с оградой, ее изумрудные бока медленно перекрасились в цвет жухлой осоки. Лишь изредка из щели рта молнией взлетал, пробуя воздух, раздвоенный блестящий язык.
Шаг за шагом охотницы, крадучись, сокращали расстояние до жертвы. Голод ослабляет руки, зато зрение, обоняние и слух при этом становятся острее.
Если двигаться медленно-медленно, как изменяются облака в безветренную погоду, ящерица не заметит врага. Поэтому даже моргнуть на полресницы нельзя, а если невидимой паутиной резанет по зрачку - плачь, но терпи, иначе добычи не видать. Шаги нужно делать мелкие и бесшумные. Такой походке учится каждый годовалый ребенок, иначе не стать ему удачливым воином.
Ближе и ближе подходили охотницы к игуане. Она их заметила, но с места не двинулась, лишь изменила окрас на спине.
Резко взлетела дубинка Крученой Губы, удар пришелся по хвосту. Я добавила чуть выше.
Позвонки громко щелкнули и длинный, в полтуловища хвост с каменным хрустом отвалился к нашим ногам. Он извивался, размазывая темную кровь по траве. Мощная струя густым фонтаном окатила охотниц. Они отступили, вытирая лица.
Игуана беспомощно оглянулась. В неподвижных синих глазах я разглядела себя, кровавую убийцу, отраженную тысячу раз.