Оба они взошли по лестнице и слуга, оставив Луиджи в небольшом зале, скрылся за пурпурным ковром, заменявшим дверь.
Луиджи обежал все внимательным взглядом.
У стен и в углах размещались несколько статуй из белого мрамора, превосходной работы, но частью поломанные. Старинная, тяжелая и прочная, была и мебель.
Не успел Луиджи рассмотреть все как следует - из–за ковра показался человек средних лет в полосатом малиново–голубом платье. Располагающее к себе лицо его с небольшой бородкой было несколько озабочено.
Луиджи отвесил почтительный и в то же время свободный поклон. Маркони ответил легким наклонением головы.
- В чем дело?.. - спросил он.
- Синьор… - ответил, опять кланяясь, неаполитанец, - я не имею права говорить при посторонних!.. - Он указал глазами на слугу, недвижно стоявшего у лестницы.
- Это свой, верный человек!.. - сказал Маркони. - А впрочем… - он сделал легкий знак рукой и слуга исчез под полом.
Луиджи достал записку Габриэллы и подал ее Маркони. Тот посмотрел на почерк, потом на печать и выхоленные, белые пальцы его заторопились распечатывать письмо. Оно было длинное, с какими–то рисунками и, как молча соображал Луиджи, значит, было заготовлено синьоритой заранее и выжидало случая к отправке.
Лицо Маркони по мере чтения делалось оживленнее, на губах появилась улыбка.
- Добрые вести - добрая и плата!.. - произнес он, складывая письмо.
Он открыл висевшую у него на бедре вышитую бисером сумочку, достал оттуда золотую монету и протянул ее Луиджи. Тот принял ее и раскланялся еще ниже.
- Подожди здесь, я сейчас напишу ответ!.. - приказал Маркони и край ковра опустился за ним.
Луиджи развалился в кресле с высокою спинкой и с довольным видом, свысока, стал посматривать на окружавших. его мраморных богинь и богов. Рядом с ним оказался сидевший на камне фавн; он обнял обеими руками приподнятое колено и с загадочной усмешкой смотрел на неаполитанца. Тот вдруг ухватил его за козлиную бородку и сжал ее, затем от избытка удовольствия покровительственно потрепал по щеке.
- Так–то, дурачок!.. - проговорил он вполголоса.
Синьор Маркони писал долго. Наконец, ковер зашевелился и Луиджи вскочил со своего места.
- Вот мой ответ!.. - проговорил Маркони, отдавая ему письмо. - До завтрашнего вечера! Ты ведь с нами пойдешь, конечно?..
- Всенепременно, синьор… но куда именно?
- Мы знаем теперь потайной ход в его тюрьму… - ответил Мар кони. - Остальное, конечно, тебе известно!
- Все знаю, синьор! Но где сбор?
- У падающих башен. Пароль будет "сокол". До свиданья!..
Луиджи выбрался на улицу и направился к таверне, указанной им Яну. Голова неаполитанца усиленно работала, силясь проникнуть в тайну, продолжавшую все запутываться. Вспомнилось ему только одно - что фамилия Маркони числилась в партии Гибеллинов, ярых врагов папы. Но при чем же тут француженка Габриэль Готье и тюрьма?
В раздумьи добрался Луиджи до назначенной таверны, но там Яна не оказалось; Луиджи заглянул еще в несколько окрестных кабачков - приятеля его нигде не было. Он подождал за кружкой вина в одном месте, потом в другом, в третьем - Ян не появлялся; дело, между тем, шло уже к вечеру и улицы должны были скоро начать замыкаться.
Луиджи поспешил к мастерской Бонавентури и, не заходя в нее, заглянул в окно и облегченно вздохнул - он увидал белокурую голову приятеля, низко склоненную над работой.
Заходить в мастерскую и передавать письмо при всех было неудобно и Луиджи решил прогуляться и медленно обогнул пару кварталов; как раз к закрытию мастерской он был опять около нее; Ян запирал наружные ставни и вдруг почувствовал на своем плече чью–то руку; он быстро оглянулся.
- А это ты?!. - прошептал он, обрадовавшись. - Сделал?
Луиджи молча кивнул головой и неприметно сунул ему ответное письмо.
Еще неплотно прижатая ставня приотворилась и луч света упал на лицо Яна. Луиджи ахнул: левый глаз Яна совершенно запух и под ним чернел синяк; лоб украшала громадная сизо–багровая шишка.
- Что такое?!.. - чуть не вскрикнул неаполитанец.
- Напали!.. - тихо поведал Ян. - Еще двое меня поджидали. Накинули на голову мешок, сразу свалили, обшарили всего и исчезли; когда я выпутался - их и след простыл. О камни лицом пришелся!
- Та–а–к!!.. - протянул Луиджи. - Ну, это не беда, не мы в дураках!.. Смотри же!.. - озабоченно добавил он. - завтра ни на шаг из дома, пока не сдашь!.. Понял?
- Понял… спасибо тебе!.. - ответил Ян.
- Я–а–н?.. - раздался в эту минуту голос Бонавентури. - Где ты-ы?!.. Кого еще провожаешь?
Из мастерской донесся дружный взрыв смеха.
- Прощай!.. - шепнул Ян. - В воскресенье приду! - и он исчез в дверях.
ГЛАВА XXI
Чем ближе к полудню подходило на другой день время, тем все возбужденнее становился Ян. Он то и дело взглядывал на синий клочок неба, чтобы определить положение невидного ему солнца, и прислушивался к шагам и голосам на улице. Письмо Маркони было еще с раннего утра сложено в самый малый размер и так засунуто за борт куртки, что в любую секунду одним незаметным движением его можно было извлечь оттуда.
Звякнули подковы коней и Ян вздрогнул. Лошади остановились около двери мастерской и на пороге показались, одетые в длинные голубое и вишневое платья, Габриэль и пожилая дама, уже известная Яну.
Бонавентури встретил их глубоким поклоном. Ян почувствовал, что он весь заливается заревом, и потупил глаза; записка мгновенно очутилась у него в руке. Гостьи поздоровались и Габриэль обвела взглядом работавших.
- А где же ваш помощник?.. - спросила она. - Тот, что принес вчера стакан - я хотела еще раз поблагодарить его за чудесную работу!
Ян поднял голову и увидал, что пухло–белое лицо Бо- навентури совсем расплылось от улыбки, а толстый палец с изумрудным перстнем устремлен на него.
- Как, это вы?!.. - с неподдельным участием воскликнула и даже всплеснула руками девушка. - Что с вами случилось?!..
- Это у него от излишней чувствительности, синьори- та!.. - ответил за него Бонавентури. - Очень растрогался вчера на проводах товарища!
Подмастерья тихо зафыркали.
- Надеюсь, что ничего более худого с вами не произошло?.. - сказала Габриэль. - Я принесла кольцо, которое хочу переделать… - она обратилась к хозяину и взяла сумочку, висевшую у нее сбоку. - Рассмотрите, пожалуйста, где бы можно было укрепить на нем наш герб?
Бонавентури подошел к самому окну и погрузился в соображения; Габриэль стала между ним и Яном, и Ян почувствовал напоминательный толчок; не поворачивая головы, он метнул глазами влево и вправо, и записка мгновенно переместилась в руку Габриэль.
Ювелир с увлечением принялся объяснять, что возможно сделать с драгоценностью; Габриэль согласилась со всеми его предложениями, оставила кольцо и расплатилась.
- Мерси!.. - с особым чувством произнесла она, простившись с Бонавентури и уходя из мастерской; Ян перехватил ее признательный взгляд, устремившийся на мгновенье на него, и понял, что это слово относилось исключительно к нему. Опять краска покрыла его щеки.
- Слышал, что я говорил? - обратился к нему Бонавентури, вернувшись с улицы, куда он проводил обеих дам.
- Слышал… - отозвался Ян.
- Так вот, держи - поручаю кольцо тебе!.. Смотри, не ударь лицом в грязь, да сделай мне сперва рисунок!
День прошел для молодого подмастерья, как в тумане: в душе его пели соловьи и в ушах все время звучало "мерси".
Падающих башен в Болонье было две. Они стояли на небольшой площади и были никем не обитаемы; на верхах их росла трава и кусты. Ходило предание, что за триста лет до описываемого времени черт выстроил их в одну ночь для заложившего ему душу рыцаря. Рыцарь в конце концов покаялся и, когда в условленное время черт явился за ним - обе башни оказались наполненными канониками, служившими мессы и сатана не мог проникнуть вовнутрь. Разыгралась страшная гроза и буря, и черт, видя, что добыча его ускользает, ухватил при блеске молнии башню за угол и хотел опрокинуть ее; она накренилась и черт заметил, что его жертвы в ней нет; он в бешенстве кинулся на другую; к счастью, в эту минуту запел петух и нечистая сила стремглав бросилась врассыпную. Рыцарь поступил в монастырь, а дьявольские постройки остались заброшенными и по ночам, случалось, люди видели в них огонь и слышали хохот и пение.
Около башен стояла городская виселица и понятно, что ни одна живая душа не показывалась ночью на этом страшном пустыре, поросшем бурьяном.
Как чуть не сплошь все в те времена, Луиджи хорохорился днем и трусил ночью; поэтому, чем ближе надвигались сумерки, тем все неспокойнее становилось у него на душе и он несколько раз выругал себя самым забористым образом за то, что ввязался в совершенно непонятную историю, могшую помимо страхов еще неблагоприятно отозваться и на его шее. Вечер наступил темный и бурный; барабанил дождь, время было пускаться в путь. Луиджи ощупал, на месте ли амулет, всегда висевший у него на шее, прицепил к боку стилет, набожно перекрестился несколько раз и вышел на улицу; сразу охватило дождем и ветром.
Луиджи закутался плотнее в плащ и зашагал в глубь города. Два раза впереди показывался движущийся свет и Луиджи прижимался к стене и застывал или же прятался за угол - проходили с фонарями сбиры или запоздавшие гуляки: встреча с теми и с другими была небезопасна.
На краю площади с падающими башнями Луиджи остановился; по спине его потек холодок.