– Папа, это самый отвГатительный вГач в ЭсЭсЭсэГ!
– ЧеГт возьми, почему?!
Мой аргументированный рассказ занял два с половиной часа, и тем же вечером я в расширенной версии повторил его для мамы, тетки и бабушки.
Спустя день на семейном совете (ЧеГт возьми, но он знает СаГтГа!) меня единогласно решили репетировать на литературный факультет.
Конференс-кол судьбы
Только присел в крапиву,
фуфайку повесив на кол –
раздался в моей мобиле
конференс-кол.Если меня вызывают, –
должен ответить, вить
люди имеют консерны,
люди хотят говорить!К стволу прислонясь, различаю,
женщин, мужчин голоса…
Как вы живете? Не знаю…
лица, улыбки, глаза…Мы на Земле не встречались,
друг другу не жали руки,
может быть, вы иностранцы?
Может, мои земляки?Может, со мной говорите
с неведомых островов –
с Гаити, там, или с Таити,
а может, – с соседних кустов?Вот низкий, раскатистый тембр,
уверенной речи под стать,
похоже, солидный мужчина…
а может, и баба, как знать?А вот голосок девичий,
чистым звенит ручьем,
наверно, о чем-то хорошем,
жаль тихо – не слышно о чем…Долго я слушал в трубке
плеск деловой молвы.
Вереск шумел надо мною,
в море катились валы.Но вдруг среди шумного бала
я голос один услыхал,
и сердце мое упало,
не помня себя, я вскричал:– Я знаю, не ждать мне прощенья
за то, что коллег перебил,
но, ради души спасенья,
кто, блеать, щас со мной говорил?!Неловко повисло молчанье –
в трубке лишь стук и треск.
– То был наш Клиент Верховный, –
ответил какой-то кекс.Дрожали мои колени,
когда я начал опять:
– Ради всего святого,
меня послушайте, блеать!Украли меня из коляски
от "Детского мира" торца
младенцем. С тех пор я не видел
ни мать мою, ни отца!– Постой, а когда это было?
(Вот! Этот голос опять!)
– Да лет этак тридцать минуло,
точнее, тридцать пять.Лишь крестик на шее остался…
– Серебряный, с бирюзой!?
– Да! Но откуда вы знаете?
– Дайте воды. Бог мой!В трубке упало тело,
раздался общий вздох,
– Мама! Мама!? МАМА!?
– Не плачь, я в порядке, сынох!
*****Теперь я вернул себе титул,
которым по праву владел
мой дед и отец мой, и прадед,
и хрен еще знает кто!С дизайнерским низким промыслом
покончено раз навсегда –
одних крепостных эккаунтов
в имении двести душ!На этом кончается повесть
о том, что, конектясь порой
к банальному конференс-колу,
мы крутим Судьбы колесо!
33 июня
– Ну все, пацанчики, вам мизулина!
– Какого киселева?
– А такого киселева, что вам красный горел!
– Ясный путин, красный, мы на стрелку!
– В шойгу себе засунь свою стрелку.
– Пошел ты в думу!
– Сам иди в думу, я ментов вызываю, а будете кобзон – еще улюкаев навешаю!
– Милонов питерский!
– Собянин раковский!
– Рогозин с ушами!
– Набиуллина!
– Набиуллина?
Пацаны в девятке замолчали, пробуя незнакомое слово на вкус. Наконец, один протиснулся через водителя и знаком поманил мужика с монтировкой.
– Слышь, земляк, а че такое "набиуллина"?
– "Набиуллина", – мужик замялся, – ну "набиуллина" – это, короче, как ротенберг, только сзади.
– Понятно.
Покурили.
– Ладно, короче, у нас все одно крыло мятое было… так что если не зюганов, крымнаш?
Мужик почесал монтировкой затылок, еще раз обошел "Калину", на всякий случай пробуя упругость амортизаторов.
– Кох с вами, крымнаш.
Девятка проследила, чтоб мужик не надул и тоже покинул, после этого взяла с места и унеслась.
"Набиуллина! Ишь!"
Мужик поколупал пальцем краску, сунул монтировку под сиденье и тоже влился в поток.
2048
Меня ощутимо прижали. Я недовольно открыл один глаз – мест в вагоне было полно, но именно рядом со мной уселась большая женщина, растопырила локти и принялась елозить пальцем по экрану телефона, гоняя туда-сюда столбики чисел. Какое-то время я следил за игрой. Если столкнувшиеся числа совпадали, они слипались, складывались. 2+2=4, 4+4=8. Видимо, суть игры состояла в том, чтоб собрать число побольше.
Я принялся ворочаться, чтоб отвоевать себе назад немного пространства, но в это время поезд резко затормозил, и две сидевшие напротив меня старухи скользнули по лавке, столкнулись и слиплись в одного мужчину средних лет.
Машинист дернул состав вперед, пассажиры в вагоне попадали в противоположную сторону, два колесных инвалида слиплись в одного таджика, мальчики-студенты образовали мента, а четыре одинаковых дядьки в одинаковых пуховиках, с одинаковыми мокрыми зачесами на одинаковых бледных лысинах спрессовались в двух дагестанцев.
Поезд набирал ход, вагоны болтались из стороны в сторону, подпрыгивая на стрелках.
Моя соседка спарилась с точно такой же теткой, также игравшей в телефон, я повернулся взглянуть, что из них вышло, но тут на меня налетел измученный нарзаном мужик средних лет, и я почувствовал умножение бытия.
Я уже был не я. Я стал чем-то большим и лучшим.
Что-то мешалось за пазухой, я поднял руку и увидел крепкую красную кисть с тупыми пальцами, татуировкой "За ВАС!" и массивным перстнем. Я запустил все это богатство за ворот спортивной куртки и нащупал травматический пистолет.
Тем временем поезд судьбы продолжал перетряхивать пассажиров. Несколько раз двери открывались, подбрасывая новые фишки в игру. Качество людей в вагоне неуклонно росло.
Едва я, слипшись с таким же крепким бритым парнем, воплотился в накокаиненную рублевскую проститутку в меховом жилете и с ключами от лексуса в кулачке, как ровно такая же шалава рухнула на меня сзади, и не успела я ей вмазать сумочкой, как на моих штанах уже цвели лампасы генерала ФСБ.
Секунду я раздумывал, достаточно ли я поднялся, чтобы выйти из игры. К этому времени я набрал уже такой вес, что, сталкиваясь с примитивными сущностями вроде пенсионера, солдата или учителя, просто давил их в кисель, даже не утруждая себя поглотить их грошовые жизни.
На горизонте замаячил еще один генерал ФСБ, и я начал выгребать к нему, чтоб взлететь еще выше, но тут поезд снова дернуло, на второго генерала налетел третий, вспыхнул свет, как будто сработала старинная магниевая вспышка, и мы увидели перед собой Путина.
Все повалились ниц.
Владимир Владимирович парил в дюйме от пола вагона, кровоточащие ладони его были обращены к нам, розовый венок с золотыми листьями сверкал на сумрачном челе.
Путин поднял руку, и все мы поняли, что сейчас случится что-то очень важное.
Мы перестали дышать, и Владимир Владимирович уже открыл было рот, но тут состав тряхнуло, и другой, точно такой же Путин, в такой же белоснежной тоге и с таким же розовым венком на льняных кудрях, кубарем прокатился по вагону и сбил нашего с ног.
Снова полыхнуло, гулко пророкотал гром.
Вагон сразу сбавил скорость и пошел нежно, едва вздрагивая в черных берегах своего подземного пути.
На месте, где слиплись и пропали два Путина, стоял маленький мальчик лет трех в зимней куртке и шапочке в виде монстра.
Он увидел людей и засмеялся, спрятав лицо в ладошках.
Поезд осторожно остановился на станции. Никто не дышал.
– Мальчик, где наш Путин?
Мальчик засмеялся еще веселей и выбежал из вагона.
Машинист выключил двигатель, и в этой странной для метро тишине мы долго слушали, как затихают вдали топот маленьких ног и детский смех.
Я посмотрел вокруг. Все крупные фигуры пищевой цепи человеческих сущностей уже рассыпались обратно на обычных людей.
– Осторожно, двери закрываются…
Пассажиры расселись по местам.
– Следующая станция "Парк культуры".
Я уперся в плечо толстой тетки, играющей в телефон, и снова уснул.
Утро в деревне
Некрепкий летний сон махнул крылом, Ванька вскинулся на кровати и сразу понял, что проспал.
Небо едва начинало сереть. Бабушка возилась с печкой.
Ванька чуть не заплакал от обиды – вчера дед пообещал взять его с собой на люстрацию, а теперь, получается, сбежал.
– Деда давно ушел?
– Только что. Поешь блинков, потом догонишь.
Ванька схватил ком одежды и выкатился за дверь.
Едва тропинка спустилась в овраг, Ванька нырнул в густой, как молоко, туман, и сразу заблудился.
Кружил, не узнавая знакомых мест, по уши вымок в росе, в панике снова и снова поворачивал не туда, едва не свалился в бросившуюся под ноги реку.
И вдруг услышал, как где-то совсем близко нож лязгает об оселок, и дед, имитируя украинский акцент, тихонько поет: "Я нэ сдамся бэз бою".
Ванька перевел дыхание, оборвал со штанов репьи и с независимым видом вылез на пригорок.
– Пришел? – дед подмигнул, проверяя шершавым пальцем блестящее лезвие. – Ну тогда помогай! – и бросил внуку моток грубой веревки.
Все еще чувствуя послевкусие обиды, Ванька повесил на гвоздь свою курточку, размотал веревку и люстрация началась.
Дед скрылся в сарае и через минуту вышел, ведя под уздцы огромного, сверкающего гладью шелкового костюма единоросса.