***
Но ночь не стала для Алексея Александровича спокойной.
Он был возбуждён.
Сначала он ходил по комнате взад-вперёд и старался разобраться во всём, что услышал.
Любовь с трёхлетнего возраста! Надо же такому быть!
Он вспомнил детей в автобусе, которые шептались о любви – Машеньку и Лёшеньку.
Потом он лихорадочно бросается к ящику и достаёт тетрадь с записями. "Она была Машенькой… Да, да, Машенькой… Должна быть в тетради какая-нибудь запись о ней".
Раскрывает тетрадь и видит, что страницы пусты.
Было двести страниц с записями. Где записи?
Листает и перелистывает – нет ничего!
Только в середине тетради, только на одной странице обнаруживает свои каракули, но разобрать их не может.
Эти каракули сгущаются в серое облачко, оно поднимается и входит в него, растворяется в его сознании.
Тетрадь остаётся совсем чистой.
Сознание же будит подсознание и принуждает его быть откровенным.
Мама приводит его в детский сад.
Помогает переодеться в детский халатик и переобуться в мягкие тапочки.
"Здравствуйте", – говорит маме другая мама.
"Здравствуйте", – отвечает мама.
Девочка, которую привела другая мама, шепчет: "Мама, мама, вот мальчик, которого я люблю, я выйду за него замуж".
Мама отвечает: "Машенька, пока рано тебе замуж выходить".
И она обращается к его маме: "Почему-то нынешние дети очень рано заговорили о любви".
Мамы смеются, целуют своих детей, говорят, чтобы вели себя хорошо, и прощаются.
Дети входят в комнату, где группа трёхлеток.
Воспитательнице пока некогда ими заниматься, она стоит у зеркала.
Машенька приближается к нему, обнимает, целует в щёчку и шепчет ему на ухо: "Мальчик, я тебя люблю".
Другая девочка, которая стоит рядом, видит и слышит всё.
Она бежит к воспитательнице.
"Антоннагоргевна, они целуются и говорят, что любят", – и показывает пальцем в их сторону.
"Антоннагоргевна" мигом отрывается от зеркала.
"Что?" – гремит она и направляется к влюблённым.
Тянет их за уши.
"Малолетние извращенцы… Больно вам, больно? Повторятся любовные сцены – будет хуже! Чтобы я больше не видела вас вместе!"
В её голосе звучит злоба…
Потом он стоит голый у кровати Машеньки, над головой держит мокрые трусы.
В глазах Машеньки – ужас и сострадание, в его глазах – отчаяние и обречённость.
Машенька прячется под одеялом, плачет и шепчет: "Всё равно я люблю тебя и буду любить…"
Алексей Александрович открывает глаза.
Вскакивает с дивана.
Сознание его уже не прежнее, а просветлённое.
Он срывается с цепи – мигом выбегает из комнаты и также мигом оказывается на площадке второго этажа.
Кулаками бьёт в дверь.
– Мария-Машенька, – кричит он, – повзрослел твой любимый. Открой двери, Мария-Машенька, это я – Лёшенька… Открой…
В дверях в ночной рубашке стоит молодая красивая женщина, за ней стоит тоже он сам – шестилетний мальчик.
Лёшенька берёт Машеньку на руки и целует, целует.
Радостно рыдает и целует.
Машенька шепчет ему что-то на ухо. Тоже радостно плачет и шепчет.
А мальчик в восторге, прыгает, дёргает их за руки и кричит:
– Пойдём в лес… Встретим восход солнца у каштанового дерева!
– Пойдём! – отзывается Алексей Александрович.
Он несёт Машеньку на руках.
Добрый человек сажает их в машину и мчится по безлюдным улицам, выезжает на шоссе и жмёт на газ – надо успеть до восхода солнца.
– Здесь? – спрашивает и резко тормозит машину.
– Да-да…
Они бегут к каштановому дереву.
Оно ждёт их, соскучилось по ним. Видит, что жизнь светлеет для них, и радуется.
– Помоги мне залезть на дерево, – говорит мальчик Алексею Александровичу.
Тот поднимает его над головой. Мальчик цепляется за нижнюю ветку и лезет выше.
– Осторожно! – предупреждает Алексей Александрович.
– Не лезь высоко! – волнуется Мария.
Но он поднимается всё выше и выше, ползёт уверенно и быстро.
– Осторожно!
– Дальше не лезь!
Птички не видят в нём чужака. Они настраивают свои голоса.
И вдруг с ветвей каштанового дерева, с ветвей всех деревьев леса звучит мощный хор – птицы восхваляют солнце. В общем пении выделяется соло – певучим голосом мальчик возвещает:
– Восходит Солнце!
Первый луч солнца пробивается сквозь ветви и ослепляет глаза стоящим под деревом. Но они смотрят, не моргая, тянут руки к солнцу и впитывают всю щедрость дарительницы жизни.
Потом поднимают головы и смотрят в ветви.
– Лёшенька! Мальчик, где ты?
Но мальчика там уже нет…
Видят, как с кроны старого каштанового дерева взлетает птица и устремляется ввысь.
Но вот и её тоже не стало видно.
II. Учитель
Пролог.
Василия Александровича назначают директором школы
Василия Александровича, прекрасного молодого учителя, победителя разных конкурсов, вызвали в управление образования, и начальник предложил ему стать директором школы. Тот обрадовался, но не потому, что перед ним открывался путь карьерного восхождения – ему было чуждо такое чувство. Обрадовался потому, что в этой должности он увидел возможность способствовать утверждению идей гуманной педагогики, последователем которых он стал с первого же года своей учительской жизни. Потому он не постеснялся сразу сказать начальнику:
– Только с одним условием…
Начальники вообще не приемлют никаких условий от подчинённых, но здесь он почувствовал, что этот молодой человек не рвётся к должностям, а ему срочно нужна была кандидатура директора одной школы, в которой старый был только что уволен.
– И какое же это условие? – спросил он даже с интересом.
– Вы, надеюсь, знаете, что я сторонник гуманной педагогики. Если я и приду в школу директором, то только с намерением повернуть весь педагогический коллектив к идеям гуманной педагогики. Могу я заручиться вашей поддержкой?
Начальник сморщился.
– Вы понимаете, школа эта загнана в тупик – низкая успеваемость, запущенные финансовые дела, тридцать лет школу не ремонтировали, материальная база допотопная… Вам надо будет вытянуть ее из болота, у вас просто не будет времени заниматься вопросами гуманной педагогики… Какая гуманность, в руки надо взять школу…
Эти объяснения не впечатлили Василия Александровича, и он опять повторил своё условие:
– Иначе я не согласен… Мне лучше остаться простым учителем…
– Нельзя ли отложить ваши намерения хотя бы на два-три года, пока школа нормализуется?
– Нет, – ответил Василий Александрович решительно, – нельзя. Нельзя потому, что и распределение финансов, и ремонт школы, и обновление материальной базы, и всё остальное подлежат законам гуманной педагогики… Я рассматриваю школу как целостный организм…
При этих словах начальник нахмурился.
– Послушайте, – сказал он, – вы можете мне коротко объяснить, о каком гуманизме идёт речь? И вообще, может ли быть школа негуманной, если она школа?
– Если школа действительно Школа, то она, разумеется, будет следовать только идеям гуманности. Но если она потеряла ориентиры, тогда в ней начинает властвовать авторитаризм. Это есть болезнь нашего образования.
– И что вы собираетесь предложить несчастному коллективу школы, куда мы хотим вас направить? – спросил начальник.
– Как я понял, надо ответить очень коротко. Так вот, этому несчастному коллективу, как вы выразились, я предложу счастье.
– Предложите, и всё?
– Нет, разумеется, – улыбнулся Василий Александрович, – своё счастье они должны сотворить сами через жизнь по законам гуманной педагогики.
– Вы бы не могли назвать мне эти законы? – поинтересовался начальник.
– Да, могу: закон духовности, закон любви, закон терпения, закон сотрудничества, закон вдохновения и творчества, закон свободного выбора. Жизнь по этим законам рождает между учителями и учениками состояние духовной общности, что и есть истинное учительское счастье.
Начальник иронически улыбнулся.
– И вы думаете, что это возможно сделать вашими приказами?
– Боже упаси! – воскликнул Василий Александрович, – Приказами гуманную педагогику не сотворишь. Буду действовать своими же законами.
– Видно, вы мало знаете жизнь, мой молодой друг… – чуть с грустью произнёс начальник. – Ваши законы превратятся в песок, как только натолкнутся они на бастион учительского консерватизма. Сложившиеся образовательные традиции куда мощнее, чем ваша гуманная педагогика!
– Может быть, но она набирает силы, и я хочу помочь ей. – Василий Александрович окинул взором кабинет, и его взгляд задержался на полочке с книгами, среди которых он увидел знакомые тома. – Ой, – воскликнул он, – у вас пятитомник Сухомлинского, редкое издание… Ведь смог он создать школу гуманной педагогики, Павлышскую школу! Хочу тоже попробовать!
Начальник тоже взглянул на книги. Да, кто-то три или четыре года назад подарил ему тома Сухомлинского, но он ни разу не смог хотя бы полистать их, не было времени, может быть, и нужды. Зато знал имя и отчество автора, знал, что он классик педагогики.
– Но вы же не Сухомлинский, вы только Василий Александрович… – пошутил начальник.