А леди, как известно, это жена лорда. На международном аукционе…
– Я не леди, и мы не на международном аукционе. Так что делим твою цену пополам, и с этой суммы начинаем торговаться.
– Но мы и не на барахолке, дорогая моя!
– Ах, перестань, Альберт, я не маленькая. Что за покупка без торговли!..
На кухне курят и спорят о краже в краеведческом музее.
– Я слышал в другой редакции, – авторитетно заявляет плотный мужчина в очках. – Пришли трое в масках, сторожа связали, директору нож к горлу – и он сам все поснимал и отдал. Полотен пятнадцать, кажется, мирового значения имена!
– Брехня, не верю, – говорит лощеный красавец средних лет, художник Цветков.
– Но, представьте, кто замешан – Кипчак! Его таскают на Петровку!
– Меня тоже вызывали на Петровку, а я ж не замешана, – возражает Муза.
– Тебя вызывали? – подскакивает Тамара. – Музочка, расскажи!
– Нет, просили не разглашать.
Она нетерпеливо посматривает на закрытую дверь спальни.
– А я говорю – брехня! – твердит Цветков. – Знакомый недавно ездил, картины на месте.
– Совершенно верно, – берет слово Томин. – Я объясню, в чем фокус. Все сделал директор – гениальный человек. Сначала он потихоньку заменил картины копиями, давно уже. Потом разыграл липовую кражу для отвода глаз. Утащил эти самые копии и спрятал так, чтобы милиция обязательно нашла. Ну, милиция и нашла. Повесили их назад, все довольны. Вот и выходит, что картины на месте, да только не настоящие!
– И что же, директор сознался?
– Нет. Так и сяк с ним бьются – молчит.
– Учитесь у Саши: не успел приехать с юга и уже все выведал.
– Брехня. Откуда ему?
– Зачем обижаешь? Можно сказать, из первых рук! – с южным темпераментом реагирует Томин. – Со мной в соседнем номере большой юридический чин. Имеет полные сведения. Посидели за столом раз-другой, и он мне доверительно как любителю искусства и надежному человеку. Так что прошу – между нами.
– Стало быть, директора упекли? – спрашивает Цветков и внимательно смотрит в лицо Томину.
– Кто сказал? Гуляет директор. Знать про него знают, а доказать не могут. Того гляди, дело совсем закроют.
– И в какой гостинице живут такие осведомленные люди? – не отстает Цветков.
– Где я, по-твоему, останавливаюсь? В «России», конечно.
Томин сознательно выдает дезинформацию относительно Пчелкина. Что в четверг сказано у Боборыкиных, то в пятницу облетит всю коллекционерскую Москву и, может быть, достигнет ушей того, на кого рассчитано, – так думает он, внешне строго выдерживая рисунок своей роли: простодушное дитя юга с толстой сумой.
Издали на него нацелился Альберт.
– Додик! – зовет он. – Займи даму, благо вы знакомы, – Альберт кивает на Рудневу. – Она мне больше не нужна.
– Бу сделано.
И они расходятся. Додик – к Рудневой, Альберт – на новую охоту.
– Не мерзнешь в Москве? – понибратски хлопает он Томина по плечу.
– Ничего, у нас в горах тоже снег.
– Но внизу тепло.
– Иной раз и жарко.
– Хорошо! Но пить хочется, слушай. Чай небось пьешь.
– Пьем чай. Вино пьем. Коньяк пьем. Мацони пьем. Боржоми пьем. Все, что для здоровья, – все пьем.
– Чашки нужны, слушай. Хочешь антикварный сервиз? Недорого.
– Посуда своя. Хватает посуды.
– Посуда! Посуда – это стаканы-ложки, сковородки. Я тебе фарфор предлагаю. Художественный фарфор Поповского завода. Знаменитейший поповский фарфор! Кого хочешь спроси.
– Нет, посуда есть, – упирается Томин. – Посуду покупать незачем. Вот Сарьяна я бы взял.
– Значит, сервиз не хочешь. А в бильярд играешь?
– Немного могу.
– Молодец, люблю. Айда сыграем: твой урюк – мой сервиз. А потом про Сарьяна поговорим.
Он тянет за собой Томина. Не в пример Боборыкину Альберт действует открыто и беззастенчиво.