За порядком надзирает дородная пожилая женщина, которую можно точнее всего охарактеризовать словом «приживалка».
Главная тема разговоров среди гостей – распродажа коллекции Рязанцева.
– Вообразите себе этакое самообслуживание: кто хочешь приходи, что хочешь бери. Двери в квартиру настежь. Все вывалено, гравюры кучей в углу. В каждой комнате – родственник из деревни следит, как бы чего не утащили. Кто Шишкина тащит, кто вольтеровское кресло – с ума сойти, что творилось! А при выходе сидит «на кассе» сама мадам.
– Но ведь она, говорят, ничего не смыслила?
– Мало что не смыслила, она их ненавидела. Эти картины, бронза – ей от них житья не было.
– И… жена Рязанцева назначала цены?
– Что вы! Пригласили двух оценщиков.
– Ужасно, что я опоздал!
– Не жалейте, – утешает мимоходом Боборыкин, – редкостное, доложу вам, было, безобразие. Пыль, паутина, некоторые холсты хранились в ванной, с них осыпались краски.
«Приживалка» впускает высокочтимого гостя. Все, мимо кого он проходит, уважительно с ним здороваются по имени-отчеству. В ответ он лишь молча кивает головой.
– Счастие вас видеть, Николай Романович! – приветствует Боборыкин. – Оторвались от своих теорий, так сказать, ради ветки сирени?
Высокочтимый кивает.
– Вот рекомендую – новый портрет, – Боборыкин подводит гостя к портрету, привезенному Вешняковым. – Смотрите, не буду мешать.
Тамара – женщина, которой Томина представляли у комиссионного магазина, тоже здесь.
– Анатолий Кузьмич! – окликает она. – Признайтесь честно, это Рокотов?
– А почему бы нет?..
В квартире появляются Томин и Додик. Тощего, безобразного и обаятельного Додика встречают оживленно: «Додик пришел!», «Додик, вы не забыли?..», «Додик, вы обещали позвонить про испанскую гитару!»
– Товарищи, – привычно скалится он, – вас много, а додиков мало. Додик может все, но он не может все сразу! Музочка, минутку! – Подводит Томина к Музе. – Мой друг, будущий меценат. Любить не обязательно, но попрошу жаловать.
– Проходите, чувствуйте себя свободно, – равнодушно говорит Муза.
Томина дважды приглашать не надо. Он проходит и непринужденно кивает Тамаре.
– Саша с юга! – вытаращивается та. – Какими судьбами?
– Меня Додик привел.
– Откуда вы знаете Додика?
– Странный вопрос. Кто же не знает Додика? Додика все знают.
– А где он?
– Пошел звонить про испанскую гитару.
– Ой, он мне нужен!.. Додик, миленький, раз ты все равно звонишь, еще две штучки сервилата…
Муза провожает Тамару неодобрительным взглядом и возвращается к беседе с высокочтимым.
– Николай Романович, хотите присесть?
Тот кивает.
– Тася! Стул!
«Приживалка» появляется со стулом.
– Вам, наверно, суетно у нас после вашего уединения, – журчит Муза и ушам не верит – высокочтимый снизошел до ответа:
– Иногда человек нуждается в обществе… хоть сколько-нибудь себе подобных.
А в прихожей Альберт встречает Рудневу.
– Здравствуй, дорогая моя!
– Здравствуй, Альберт. – Она вертится перед зеркалом, взглядывает на старинные часы на стене. – Эти часы жутко отстают.
– Они по Гринвичу ходят.
– Зачем?
– Английские часы – английская привычка. – Он наклоняется к ее уху. – Я достал.
– Фаберже?!
– Тсс.
– Покажи скорей!
– Ну не здесь же.
Альберт ведет ее сквозь строй гостей, натыкается на Додика.
– Додик, не знаешь, что там за деятель? – он указывает на Томина.
– Мой друг. У него то ли вишневый сад, то ли урючный огород.
– И цветет красивыми купюрами, да? Что ищет он в краю далеком?
– Все, что ему сумеют продать…
Представленная Боборыкину, Руднева пускается кокетничать:
– Я раньше думала, что все произведения искусства – в государственных музеях. Для меня это прямо открытие – частные коллекции.
– Милая женщина, разумеется, искусство принадлежит народу. А картины принадлежат мне.