– Тогда ты бери, Алик. Бери, не прогадаешь.
– Но ты же знаешь, во что нам влетел Рязанцев. Ни Анатолий Кузьмич, ни я просто не имеем возможности… На кухне ничего не пригорит? – Альберт тревожно поводит носом.
– Ой, Алик, помешай сам!
Альберт кидается на кухню – нельзя допустить, чтобы погиб обед!
Ким рад заварухе.
– Купите вы, Муза Анатольевна. Вам я уступлю подешевле.
– Пап, ты дашь взаймы?
– Ни рубля. Что за блажь?
– А и ладно, без вас найду! – поднимает Муза флаг мятежа. – Сколько, Ким?
– Оцените сами.
– Альберт! – призывает Боборыкин. – Ким подбивает Музу купить!
– Эй ты, кончай свои фокусы! – невнятно кричит из кухни Альберт с набитым ртом.
Ким смеется.
Боборыкин пытается умиротворить Музу:
– Давай договоримся – ко дню рождения ты получишь Фаберже.
– Но я хочу именно этого!
– Теперь не время! – отрезает Боборыкин и покидает поле боя. – Я умываю руки, – сообщает он Альберту, столкнувшись с ним в дверях.
– Ладно уж, распетушились! Не буду. Иди, Алик, я просто полюбуюсь. Ну? Полюбоваться я имею право?
Альберт неохотно скрывается.
Муза усаживается поговорить по душам.
– Слушай, Ким, как интересно – только сейчас начинают выплывать самые талантливые работы Фаберже. Будто где-то прятались и выжидали, пока их смогут оценить по достоинству.
Настроение Кима резко меняется, он вдруг мрачнеет.
– Не согласен?
– Вполне согласен.
– Из мастерских Фаберже выходило ведь немало и манерного. Не сплошь была красота, бывала и красивость. Особенно с золотом, с драгоценными камнями. А тут так просто и благородно – чистое серебряное литье. А эта лягушка, слегка утрированная, с ноткой иронии… Замечаешь?
– Это животное с настроением.
– Именно! И опять же – с чего я начала – появись она раньше, так в общем всплеске моды не обратили бы внимания, Фаберже и Фаберже. А сейчас, когда каждая находка на виду, начинаешь думать и сравнивать. Я считаю – то, чем все восторгаются, это средний уровень. А есть вершина творчества, золотой период.
Лицо Музы смягчилось, помолодело, она в своей стихии.
– И что еще вы относите к вершинам творчества?
– Из вещей, которые держала в руках, пресс-папье со спящим львом, например.
– А подсвечник-змея? – напряженно спрашивает Ким.
– Да, пожалуй. У тебя, Кимушка, отличный нюх. И все – в едином стиле и помечено московским клеймом. Я начала было статью писать. Алик даже название придумал: «Золотой период серебра Фаберже».
Жующий Альберт заглядывает в дверь и, послушав, о чем речь, исчезает.
– Дайте почитать, когда допишете.
– А, забуксовала что-то. Не пойму, на что выводить. Вряд ли это собственноручные работы старика Фаберже. Кто-то из его мастеров. Я уж в литературе, в архивах рылась – попусту. Петербургские мастера, те известны: Перхин, Соловьев, Горянов, Епифанов-Захудалин. Там мы знаем: если кроме фирменного клейма стоит «Ф.А.», – это Федор Афанасьев, «В.Б.» – Василий Бойцов и так далее. А в Москве всего-то было два или три личных клейма. Одно из них «И.П.», Но что за «И.П.»? Неведомо. Вещей его мало, они в таком же роде, – она кивает на лягушку. – Очень своеобразные.
– И вы подозреваете, что «золотой период» – это дело рук «И.П.»?
– В душе уверена.
– Отчего же на пепельнице нет букв «И.П.»? И на подсвечнике не было! – запальчиво возражает Ким.
– В том-то и загадка. Великолепные работы, его работы, но без инициалов! – Муза понижает голос. – Ким, я лягушку возьму, только пока помалкивай. Что старушки просят?
– Старушки темные, – неохотно врет Ким. – Знают, что старинное серебро, и все…
– Ладно, столкуемся, – шепчет Муза.
* * *
Что же следствие? Где наши сыщики? Не скажешь пока, что они далеко продвинулись.