– У него массажистка. Три раза в неделю, пятнадцать рубликов сеанс.
– Хорошенькая?
– Нет.
– А Муза дома?
– Стряпает.
– Бедная. Алику бы на шеф-поваре жениться.
Из коридора слышны голоса – Альберт провожает массажистку. Затем появляется – разнеженный, в купальном халате.
– А, юный гений.
– Он самый. Спроси-ка меня, Альберт, почему я веселый такой.
– Почему ты веселый такой?
– Хорошую штучку принес. По всем статьям – Фаберже.
– Ля-ля! Ля-ля! Показывай.
Ким бережно разворачивает и ставит на стол серебряную пепельницу.
– Пепельница-лягушка? Недурно. Анатолий Кузьмич, полюбопытствуйте.
Боборыкин, не беря в руки, осматривает пепельницу.
– Превосходная работа. Если невооруженным глазом, весьма похоже на Фаберже. Но, естественно, надо смотреть и исследовать. Ты уж сам, Альберт, у меня полно дел. – Он забирает свои ящички и удаляется.
– На кой ляд старик передо мной притворяется, будто не знает?
Вместо ответа Альберт строит неопределенную мину и уносит пепельницу.
Ким взвинченно слоняется по комнате, напевая: «Гори, гори, моя звезда…»; приостанавливается перед одной из картин: «Ну и что в тебе такого особенного, неповторимого? Только имя, друг мой, только имя». Снова неспокойно бродит: «Гори, гори, моя звезда-а…». Достает сигарету, закуривает.
Входит Муза в фартуке и, заметя в руке Кима сигарету, ахает:
– Ты, паршивец, где куришь?!
– Простите, Муза Анатольевна, совершенно машинально, – он поспешно тушит сигарету.
– В любой картинной галерее заплатил бы штраф.
– Заплачу, Муза Анатольевна! – Ким начинает шарить по карманам, разыгрывая испуг человека, обнаружившего, что у него с собой ни гроша.
– Алик у себя?
– Он занят ненадолго. Лучше не беспокоить.
– Я только спрошу, класть лук или нет.
– Не класть! – преграждает ей Ким дорогу. – Если только целиком.
– Почему целиком?
– Потому что резать невозможно, глаза щиплет.
– А и ладно, пускай себе ест без лука! – улыбнувшись, решает Муза и возвращается на кухню.
Альберт появляется очень довольный, с пепельницей и лупой.
– Порядок. Клеймо на месте. «Поставщик Императорского двора» и прочая… Во сколько ты ее ценишь?
– Вещь первоклассная. На аукционе в Цюрихе за нее дали бы столько тысяч фунтов!
– Ха! – Альберт обводит комнату рукой. – Если тут все пересчитать на фунты – пуды получатся. Но, как с горечью подметил поэт: «Ты не в Чикаго, моя дорогая».
С деланно незаинтересованным видом заглядывает Боборыкин:
– Что там у Музы с обедом?
– У Музы полная икебана, – живо отзывается Ким. – Анатолий Кузьмич, сколько стоит этот Фаберже?
Вооружаясь лупой, старик придирчиво осматривает пепельницу со всех сторон.
– Сперва надо покупателя найти, потом рядиться.
– Мне деньги нужны сейчас.
– Если ты встретишь человека, которому деньги сейчас не нужны, подними меня хоть среди ночи, не поленюсь, приеду полюбопытствовать.
У Музы снова кулинарные сомнения.
– Алик, я хотела спросить… – начинает она, но при виде лягушки мгновенно забывает о стряпне. Словно по воздуху, плывет Муза к столу, крепко вытирает руки фартуком и поднимает пепельницу. – Так и думала – Фаберже! Ким, ты принес? Где откопал?
– Ким добрался до наследства петербургской балерины, любовницы великого князя, – говорит Альберт первое, что навернулось на язык.
– Точно. Как войдешь, сразу наискосок. Две старушки-сестрички, балеринины племянницы.
Муза увлечена и не замечает, что они балагурят.
– Продается? – спрашивает она, держа лягушку в ладонях.
– Продается.
– Сколько?
– Видишь ли, деточка, – вмешивается Боборыкин, – мы как раз решаем. Ким пришел советоваться.
– Папа, давай возьмем!
– Что ты, Музочка, что ты! Это совершенно не входит в мои планы.