Ковальский приносит кофе, коньяк и решительно меняет тему разговора:
– В ваших сегодняшних заботах не могу быть полезен?
– Кто знает. В общем-то, вы причастны к миру, который меня интересует… Скажите, среди коллекционеров много мухляжа?
– Не без того, Александр Николаевич, бывает. Но по большей части – чистый народ. Как один тут про себя говорит: «Я – зажженный человек!» Вот в основном они такие – зажженные люди.
– У вас постоянная клиентура, связи?
– Целая кипа телефонов записана. Я им нужен.
– Случаем, не хвастался кто-нибудь, что достал английскую книгу под названием «Искусство Фаберже»?
– Где-то есть на руках, краем уха слышал. На всю Москву два, много – три экземпляра. Легче самого Фаберже достать, чем эту книгу. Фаберже я, например, в натуре видел, книгу – нет.
– И каков он – Фаберже, которого вы видели? – любопытствует Томин.
– Хорош, спору нет. Работа тончайшая, изящная. Я видел бокал золотой и пресс-папье – камень, а сверху спит серебряный лев. Производит впечатление. Но как представишь себе, что на то пресс-папье можно машину купить…
– Да будет!
– Честное слово! Мода, Александр Николаевич. Фаберже сейчас так превознесли – куда твой Бенвенуто Челлини!.. Попробую аккуратно расспросить, у кого есть книга. – И Ковальский, старый плут, подмигивает.
– Буду благодарен, Сергей Рудольфыч. Мне вас послал счастливый случай. Начинаю подумывать, а не удастся ли через вас некому Саше, владельцу дачи в южных краях, затесаться в среду художников и коллекционеров?
– Хм… – Ковальский чешет кончик носа.
– Если просьба бестактна – скажите напрямик.
– Вот что я скажу напрямик, Александр Николаевич, – не колеблется Ковальский. – Вы и Пал Палыч – люди, которым я верю. Так что готов… И, кстати, как говорит одна моя покупательница, «мне в голову зашла мысль». Есть пройдошный малый, общий любимец, он всюду вхож. А я с ним на короткой ноге. Представлю вас в лестных тонах, думаю, он познакомит с кем надо.
* * *
Старик Боборыкин с головой погружен в работу – занимается своей картотекой. На каждой карточке – фамилия коллекционера и список вещей, которыми тот владеет. Боборыкин заносит сюда также сведения о совершающихся сделках: он всегда в курсе движения товара на художественном рынке. Сверяясь с записями на отдельных листках, он делает пометки в карточках.
– Модильяни… Списываем Модильяни с Ветчинкина, поскольку он перекочевал к Орлецкому… А Ветчинкину заносим два эскиза Коровина… на доброе здоровье… Шадрин расстался с Верещагиным… Взял оного Верещагина Боборыкин, и правильно сделал… Так, Рязанцев. Покойного Рязанцева изымаем, да будет ему земля пухом. С Рязанцевым хватит возни на полдня…
Боборыкин потирает руки, смакуя предстоящую возню с наследием женского врача. Очень некстати кто-то звонит в дверь. Боборыкин прикладывается к глазку в передней – Ким Фалеев! Волосы взлохмачены, галстук на боку.
– Опять навеселе? – ворчит старик, отпирая.
– Я навеселе не бываю. Либо пьян, либо трезв. Сейчас просто веселый… – Ким шумно врывается в комнату. – Батюшки, что я сподобился узреть! Знаменитая картотека! Холодная летопись человеческих страстей и безумств.
– Не трогай!
– Не трогаю, на шута она мне.
Боборыкин снова садится за дело, но парень ему мешает.
– Я, по счастью, не собиратель чужого, – разглагольствует тот, – я художник, творец. Лет через пятьдесят начнут коллекционировать меня, Кима Фалеева! – и неожиданно дурным голосом запевает: «Гори, гори, моя звезда-а…»
Боборыкин вздрагивает.
– Фу, чтоб тебя! До чего ты весь крученый-верченый. Полчаса сычом смотришь, полчаса песни поешь. Терпеть тебя не могу!
– Взаимно, Анатолий Кузьмич, взаимно.
– Дерзишь? Гляди, выгоню.
– Не гоните, Анатолий Кузьмич, еще пригожусь, – смеется Ким. – Что Альберта не слышно? Обещал быть дома.