- Вы только не подумайте, что мы ее тут бросили, - продолжала внучка. - Я живу в Кассано со своей семьей и каждый день приезжаю, чтобы ей помочь. Должна сказать, что, несмотря на свой возраст, она до сих пор прекрасно со всем справляется сама.
- Она живет здесь одна? - спросил я.
- Ей так нравится, - словно оправдываясь, ответила Сильвана. - Ни в каком другом месте она бы жить не смогла. Бабушка родилась здесь в 1886 году. Ей девяносто шесть лет. Ее отец был одним из старых управляющих. Как видите, у нее отличное здоровье, только вот с головой не все в порядке.
Старушка слушала наш разговор безо всякого интереса, с рассеянной улыбкой глядя в пустоту, где в эту минуту, вероятно, жили и действовали герои только что увиденного мной мира.
- Меня очаровала эта вилла, - сказал я, но распространяться на эту тему не стал. Сказать правду я не мог, а врать не хотелось.
- Эти старые развалины? - удивилась женщина. - Там внутри смотреть почти что не на что, все пришло в упадок.
- Все?
- Самое ценное - разворовано. Многое повреждено немцами.
- Они повсюду оставили свой след, - заметил я, вспомнив о своем отце.
- Здесь они за несколько дней учинили полный разгром, - подтвердила Сильвана.
- Мне хотелось бы погрузиться в атмосферу этих комнат, этих залов, - сказал я с намеком.
- Ключи у нас есть, но есть и строгий приказ никого внутрь не пускать, - упрямо покачала головой Сильвана.
- А сейчас существует какой-нибудь маркиз Альбериги? - спросил я.
- Нет. Вся семья вымерла. Последний из Альбериги, Адальберто, умер много лет назад. Есть еще одна вдова, принцесса Орсини. Кажется, она живет в Риме. И в роскоши не купается, насколько мне известно.
- Но ведь вилла принадлежит ей! - воскликнул я.
- Ничего подобного, - возразила Сильвана. - В нотариальных документах содержится оговорка, позволяющая ей использовать доходы от собственности. Но того немногого, что тут можно получить, едва хватает на уплату налогов.
- Это же огромное имение, - заметил я.
- Да, когда-то от заднего фасада начиналась аллея, пересекавшая все владения маркизов Альбериги. Она тянулась на много километров - до самого Бергамо. Но сейчас все поделено на участки для крестьян, а что осталось, лежит в руинах.
- А мне даже на руины взглянуть нельзя, - разочарованно подытожил я.
- Без согласия управляющего - нельзя. Мне очень жаль.
Казалось, она говорит искренне.
- Могу я узнать имя и адрес этого господина?
- Записывайте, - вздохнула Сильвана, видимо, поняв, что иначе ей не отделаться от назойливого посетителя. - Счетовод Карбонелли, улица Де Амичиса, восемь, Милан. Может, хотите присесть? - Она жестом пригласила меня в помещение, из которого вышла ее бабушка. - Я сварю кофе.
- Спасибо, - согласился я, - буду вам очень признателен.
Как-никак это был все-таки шаг вперед.
Мы вошли. Прохладно. Полумрак. В просторной комнате огромный камин. Им явно не пользуются, и там уютно свернулся клубком Наполеон. По бокам к камину примыкали старинные резные скамьи темного дерева. Над ними - бронзовый герб маркизов Альбериги.
- Это мой дом, - с гордостью объявила старушка.
Напротив камина стоял диван, обитый на французский манер тисненой кожей, и квадратный стол, покрытый изношенной шелковой скатертью. Слева - потрясающий по красоте старинный комод с инкрустацией.
- Эта мебель принадлежит вам, синьора? - спросил я.
- Это часть обстановки дома, - сказала Сильвана.
Над комодом висел плакат с изображением Мэрилин Монро - вопиющим диссонансом со всей остальной обстановкой.
- Вот это наше, - пояснила Сильвана, указав на него.
Старушка, семенившая впереди, остановилась перед портретом голливудской звезды, перекрестилась на него, как на икону, и очень набожно прочла "Богородице Дево, радуйся".
- Этот плакат принадлежит моему сыну, - продолжала объяснять Сильвана. - Вы же знаете эту молодежь. Повсюду развешивают свои картинки. Бабушка убеждена, что это мадонна. Всякий раз, как проходит мимо, крестится и читает молитву. Лучше с ней не спорить: так проще. Да она и не поймет.
- Конечно, - согласился я. Мне хотелось поговорить о другом. - Вы говорили, что здесь побывали немцы, это когда же?
- В сорок пятом. Я тогда только родилась, так что знаю все по рассказам. Немцы ворвались сюда и привели с собой нескольких пленных - партизан, захваченных при отступлении. Полагаю, это были крупные фигуры. Возможно, немцы хотели использовать их как заложников, не знаю. Их допрашивали, пытали, потом расстре-ляли.
- Не всех, - вмешалась старая Амелия.
- Кто-то спасся? - живо заинтересовался я.
- Один, - решительно ответила она, - только один. Один остался в живых.
Потом она крепко сжала губы, словно демонстрируя, что больше разговаривать не желает, и села на обитый кожей диван. Наполеон вспрыгнул ей на колени и заурчал, требуя ласки.
- Скажите, синьора, - спросил я, стараясь найти верный тон, - тот человек, который выжил… вы его помните?
- Не слушайте ее, - вмешалась Сильвана. - У нее не поймешь, где правда, а где нет. Она, например, уверяет, что здесь останавливался Наполеон, когда он был королем Италии и французским императором. Все это фантазии. Мне кажется, во всей Италии не найдется такого старинного здания, которое во время оно не почтили бы своим присутствием Наполеон или Гарибальди.
- А разве это не может быть правдой?
- Вполне может быть, - согласилась она. - До сих пор сохранилась "зеленая комната", кажется, так ее называли, где, по преданию, останавливался Наполеон. Но какое это имеет значение?
Она подала на стол ароматный кофе в тончайших фарфоровых чашках с поблекшим рисунком. Вид у нее был недовольный.
- Я вообще-то не о Наполеоне. Меня больше интересуют немцы. Видите ли, уцелевший может быть моим отцом, - признался я.
- Вы думаете, что ваш отец - тот единственный, кто спасся от расстрела сорок лет назад? Что можно выяснить через такое долгое время?
Теперь в ее голосе слышались разочарование и даже откровенная враждебность. Почему-то она почувствовала себя обманутой. Я не стал ей ничего объяснять. Вместо этого, повинуясь мгновенному порыву, я вытащил из кармана табакерку.
- Вот этот рисунок, - спросил я, обращаясь к старушке и показывая ей миниатюру, - вам ничего не напоминает?
Она водрузила на нос пару старомодных очков-пенсне на темной ленточке и принялась внимательно изучать пасторальный сюжет. По мере того как тщательный осмотр продвигался вперед, веселое выражение у нее на лице сменялось болью и ужасом.
- Вы ничего не помните? - переспросил я, ища какого-нибудь знака - подтверждения или отрицания.
Старушка подняла на меня взгляд, и ее прозрачные голубые глазки наполнились слезами.
- Я устала, синьор, - пожаловалась она капризным детским голоском. - Я очень устала.
- Но этот рисунок, эти фигуры вам знакомы?
- Я устала, синьор, - повторила она, и слезы покатились у нее по щекам. - Вы должны меня извинить, я вынуждена просить у вас разрешения удалиться.
- Да, я понимаю, - вздохнул я. - Это я должен просить у вас прощения.
Я обернулся к внучке. Настала пора уходить.
- Обратитесь к управляющему, - сухо посоветовала она на прощанье.
- Непременно, - ответил я.
Ослепительная вспышка молнии разорвала небо. На землю обрушился ливень. Я сел в машину, чтобы вернуться в Милан, но мне хотелось ехать, не останавливаясь, вперед и вперед, пересечь границу грозы и увидеть, что скрывается по ту сторону непроглядной тьмы.
* * *
- Есть сообщение для вас, - объявил портье.
Я ощутил неприятный озноб, как от сквозняка.
- От синьоры, - добавил он с участливым видом, протягивая мне конверт.
Я вскрыл конверт. Почерк Стеллы Дианы я видел впервые, но узнал бы ее руку среди тысяч других: эти аккуратные, одна в одну, буковки, эти ровные строчки могли принадлежать только ей. Такой почерк свидетельствовал о большой жизненной силе и выдавал решительный характер.
"Дорогой Алекс, - говорилось в письме, - я, кажется, поняла, что тебе нужно сосредоточиться на решении своих проблем. Занимайся ими спокойно и не торопясь. Ты знаешь, где меня найти. Я люблю тебя. Диана".
Она, конечно, уехала на Сардинию.
- Сардиния? - на всякий случай спросил я у портье.
- Да, синьор, - почтительно ответил он. - Синьора отправилась в Олбию.
Я на мгновение задумался.
- Могу я вам помочь? - спросил портье.
- Спасибо. Вы мне уже очень помогли.