- Выкушайте во здравьице! А уж и актриска ж у вас есть, Григорий Харлампыч! Ух-с! - Тихон чмокнул свои пальцы. - Пес ее раздери - до замечательности хороша!
- Антуанетина, что ль?
- Да уж кому больше? Ах, то есть все отдай и пятачок прикинь!
Белявка захохотал.
- А у меня дельце есть до вас, Смарагд Захарыч… - обратился к тому Тихон и поскреб затылок.
- Да уж вижу, что есть, коль с кульком пришел, - отозвался тот. - Ну, выкладывай, что такое?
- Кутнули мы вчера здорово…
- Лапой-то видно не собака в вино, а ты к тятеньке в выручку попал?
Тихон ухмыльнулся, и толстые щеки его, что бугры, сдвинулись к мясистым ушам.
- Все под Богом ходим… - ответил он, поправляя свой кок. - Собрались мы все свои, а тут к нам господина Леонтьева и нанесло и тоже с мухой. Ну, наши жеребцы ведь все стоялые - давай ржать над ними; они в словесность, то да се пошло, а я спьяну-то и того: по скуле их и обеспокоил!
Шилин качнул головой.
- Теперь жаловаться тятеньке хочет и про все рассказать. Уж вы сделайте милость, пособите?…
- Ладно… - пробурчал хозяин.
- Сто лет вам прожить, да двести на карачках проползать! - обрадовано воскликнул Тихон.
- А ты поосторожнее будь! - наставительно сказал Шилин. - Не суй зря кулачищем во всякое рыло. Да и словесность свою поуйми: она у тебя хороша, да дорога только!
Тихон даже прореготал от какого-то веселого воспоминания.
- Это верно, что дорога: за кажное слово надысь квартальному по трешке отдать пришлось!
Все, кроме Зайцева, присевшего на диван за книжку, выпили снова.
Тихон наклонился в сторону Белявки.
- Что я вам скажу, Григорий Харлампыч? - вкрадчиво, с видом кота, оставшегося наедине с крынкою молока, проговорил он.
- Ну-те?
Тихон приставил обе руки к уху Белявки и что-то зашептал ему.
Внимательное сперва лицо актера стало улыбаться; осовелые глаза замаслились.
- Ах ты… бодай те мышь!… - вырывалось у него. - Хе-хе-хе… Ну да уж ладно: сделаю!
Тихон с залоснившимся от жира и удовольствия лицом откинулся назад.
- Стало быть, шабаш, Григорий Харлампыч? Вы для меня постарайтесь, а я вам вот как угожу: по самое иже еси! - Он черкнул себя пальцем по горлу.
Руки их шлепнулись друг о друга в знак заключения союза.
- Ладно, вышлю я тебе ее с репетиции: ты в подъезде театра жди! - пообещал Белявка.
Он встал и начал прощаться; с ним вместе схватился со стула и ушел и молодой Хлебодаров.
- Охота тебе, Смарагд, с этой свиньей вожжаться? - проговорил, опустив книгу, Зайцев, когда за ушедшими затворилась дверь.
- Что ты все ангелов на земле ищешь? - ответил Шилин. - Ангелы, брат, на небесах, а земля это скотный двор небесный - она вся под скотов отведена!
Глава XIII
Успех трагедии окрылил Пентаурова. Он чувствовал себя помолодевшим и выросшим и, прогуливаясь в одиночестве в своей зале, мечтал о том, как весть об его замечательной пьесе долетит до Петербурга, как там зашевелятся все и захотят увидать ее… Затем последует триумфальное представление в столицах… статьи в альманахах и ведомостях… всюду его напечатанные портреты… Голова готова была разлететься у Пентаурова от напора радостных мыслей!
Ванька, считавший своей обязанностью подсматривать за барином, передавал в людской, что тот постоянно и подолгу стал простаивать перед зеркалами в зале, причем то задирал голову и засовывал руку за борт сюртука, то, избоченившись, отставлял вперед одну ногу, а руку закладывал за спину; иногда он даже подпрыгивал и взмахивал руками, как бы воображая, что у него крылья.
О том, что успехом своей пьесы он был обязан исключительно Белявке, сумевшему скрасить ее обстановкою и разными актерскими фортелями, он не подозревал совсем. Не подозревал этого и Белявка.
Но неожиданно появилась и черная точка на светлом горизонте Пентаурова: ему передали, что весь город зовет Антуанетину - дубинетиной.
Голос в глубине души подсказывал ему, что молва права - в Антуанетиной было что-то деревянное, и после того, как он узнал ее прозвище, на репетициях, которые он посещал ежедневно, она стала не нравиться ему больше и больше.
А между тем следующая пьеса "Стрелы любви" всецело лежала на плечах героини.
Кем же заменить ее, откуда достать новую, лучшую актрису?
Сколько ни раскидывал умом Пентауров, как ни приглядывался к дворовым девушкам - замены Антуанетиной не было.
Во время одного из таких раздумий носастый Ванька доложил ему, что его хочет видеть Белявка с какими-то двумя людьми.
Пентауров приказал их впустить, и в кабинет вошли Белявка, а с ним долговязый Агафон с черными кудлами на голове и какой-то небольшого роста светлолицый человек в потертом подряснике. Двое незнакомцев низко поклонились барину.
- Насчет басу докладывал я вам-с… - начал Белявка. - Вот он-с… Агафон Присноблаженский!
- А этот кто? - спросил Пентауров, переводя взгляд на другого.
- Это-с?… - Белявка кашлянул в кулак. - Товарищ его… дьячок Стратилат… Служить у вас хочить…
- Да ведь я же не архиерей? - воскликнул, приподняв обе розовые ладошки, Пентауров.
- В театре-с… актером!
- А, вот что… Ну а как же твое дьячковство?
- Уйду-с!… - решительно ответил Стратилат, встряхнув головою. - Ничего в моем звании хорошего нет!
- Что же они у нас будут делать? - Пентауров вопросительно взглянул на Белявку.
- Нужны нам актеры, мало их у нас-с… С ними усякую вашу пьесу поставим! - ответил тот. - И ненадежен у нас Бонапарте!
- А что? - быстро спросил Пентауров. - Все пьет?
- С самого открытья не протрезвлялся-с… Ролю с меня все трагическую требует!
- Он? Трагическую? - Пентауров засмеялся. - Что же ты, урезонил его?
- Резонно-с говорил: дурак ты, сказал, обличье-то у тебя потребное где? А вин усе свое тешет: известно, пьяный!
- Вели запереть… Ну а с тобой как же быть? - Пентауров обратился к Агафону. - Белявка говорил мне, что тебе сыграть очень хочется?… Неудобно это…
Бурсак молчал и мял в здоровенных ручищах свою шапку.
- Ты ведь отца Михея сын?
- Сын…
- А голос действительно хорош! - воскликнул Пентауров. - А ну-ка, прочти что-нибудь наизусть? Монолог какой-нибудь.
- Этого он не знает-с… - вступился Стратилат. - Разве ектению?
- Ну, ну, ектению…
Бурсак конфузливо глянул на товарища: тот ткнул его локтем.
- Вали, вали, Агаша, не стесняйся… - вполголоса поддержал он его.
- Миром Господу помолимся… - словно откуда-то издали приплыла мягкая, еще несмелая октава. - О мире всего мира, благосостоянии святых Божиих церквей и о соединении всех Господу помолимся…
- Хорошо! - проронил Пентауров и, склонив голову совсем набок, приоткрыл рот и приготовился слушать дальше.
- О плавающих, путешествующих, недугующих, страждущих, плененных и о спасении их Господу помолимся.
Агафон овладел собой, и могучий голос его рос и ширился, и казалось, не из горла человека, а откуда-то из пространства льются могучие и бархатно-нежные звуки; они наполнили и пробудили всю комнату - отзывалась чернильница на столе, отзывались окна, отзывалась гитара, висевшая на стене.
- Великолепно, чудесно! - в полном восторге закричал Пентауров, когда Агафон кончил, умолк и опять потупился. - Ну, милый, я тебя расцелую!
И он, открыв объятия, подошел к Агафону и подставил ему сперва одну, потом другую, выбритую, пухлую щеку. Тот добросовестно отчмокал их, потом руку барина.
- В столицах такого голоса не сыскать! - произнес умиленный Белявка. - И шо ж это буде, коли вин со сцены заговорыть? - Он зажмурился и покрутил носом. - Уверх ногами поперевертаются уси!
- Нельзя его упускать, нельзя!… - решил Пентауров, потирая в восторге руки. - Это клад!
- Истинно-с!… - убежденно поддакнул Белявка.
- Но как же быть с отцом Михеем? Ведь он не позволит ему?
- Главная тут обстоятельность не в нем, а в матушке! - вставил Стратилат. - От нее и я бежать хочу!
- А дозвольте отцу Михею ничего не говорить? - вмешался Белявка. - Пусть сыграет в тайности!
- Все равно, ведь потом узнается!…
- А вам яке дило? Ну, узнають, ну, отваляет его матушка скалкой, шо ж с того? Вин ось який здоровенный…
- Не боишься скалки? - спросил Пентауров.
Бурсак вскинул на него большие черные глаза свои, усмехнулся и опять потупился.
- Скалка пустое!… - пренебрежительно ответил за него Стратилат.
- Тогда и прекрасно… пусть играют! Белявка, обоих их возьми и испытай. Тебе жалованье положу… - добавил Пентауров Стратилату.
Тот хотел что-то сказать, но не успел: дверь в кабинет с силой распахнулась, и показался отбросивший ее Бонапарте. Он пошатнулся, оправился и, стараясь твердо держаться прямой линии, подошел к изумленному барину и вдруг упал перед ним на колени. Лицо Бонапарте было вспухшее и красное, в мутных глазах светились мрачные огоньки.
- Барин, явите божескую милость!… - возопил он, ударив себя в грудь кулаком. - Прикажите мне геройскую ролю дать!!
- Прикажу тебе розог дать! - ответил Пентауров. - С ума сошел, а?
- Ведь я же герой?! - возгласил Бонапарте, не слушая и опять ударяя себя в грудь. - Не понимает меня никто! Нос, он говорит, не тот… - Он ткнул пальцем на Белявку. - А нос… вот он где у меня, нос этот! - Бонапарте яростно застучал себя в сердце. - Понять это надо! А что ж, что он красный, - выбелю?