- Помилуйте! - восклицали некоторые, возражая кавалерам, как водится, защищавшим хорошенькую героиню. - Ну что в ней нашли? Мордочкой она еще ничего, да, но ведь вся она деревяшка какая-то!…
С восторгом дамы подхватили и передавали друг другу слова Возницына. Тот по окончании спектакля встал с кресла и громко изрек: "Не Антуанеттина она, а дубинетина!"
Над средней темной клумбой сада вдруг вспыхнуло и завертелось огненное колесо, и точно такие же загорелись над остальными: Белявка, успевший переодеться и разгримироваться, принялся за другое свое детище - фейерверк.
Над колесами взлетели бриллиантовые фонтаны; одна за другой с шипением огненными змеями стали уноситься в темное небо ракеты, и там они лопались, дождем рассыпая разноцветные звезды.
В аллеях пущены были шутихи, и они захлопали и запрыгали под визг, крик и смех шарахавшейся от них публики.
Огромный зал пентауровского дома был превращен в столовую, где длинными белоснежными линиями были вытянуты столы для ужина.
Когда в дверях зала показался губернатор, а рядом с ним хозяин, ведя под руку довольно еще молодую губернаторшу, с хор грянул торжественный военный марш: играли трубачи, присланные Пентаурову командиром гусарского полка.
Театральный оркестр играл для публики в парке, и звуки музыки долго и далеко разносились среди тишины ночи над давно уснувшим городом.
Праздник Пентаурова удался на славу!
Глава XII
"Философ и вольнодумец" Шилин, прослывший так среди рязанских обывателей средней руки, обитал в небольшом собственном домике, находившемся почти против подъезда театра.
Происхождением он был из разночинцев, учился в бурсе, но из класса философии был исключен, как гласило выданное ему свидетельство, "за разнообразное поведение".
Документ этот, вделанный в рамку, висел на стене в горенке, служившей ему кабинетом и столовой; на верхней части рамки белела наклеенная полоска бумаги с крупной надписью, воспроизведенной Шилиным с другой, красовавшейся на заборе на Большой улице: "астанавливаца строго воспрещаитца".
Тем не менее останавливался около этого свидетельства и почитывал его во время своих прогулок по горенке он часто; любил и показывать его приятелям, причем хохотал и ерошил свои и без того всегда вихрастые волосы.
Определенных занятий Шилин не имел, но довольно часто исчезал из Рязани, и его видели то в Москве, то в Нижнем и Макарьеве, где он посредничал между крупными помещиками и купцами, и весьма удачно.
Жил он холостяком, но, несмотря на это, в домике у него всегда было прибрано и уютно, а двор смело мог назваться полной чашей: там разгуливала и толстеннейшая свинья, величавшаяся "протопопицей", и куры, и утки, и всякая подобная им пернатая благодать.
Всем хозяйством ведала, или, выражаясь по-шилински, за министра у него была здоровенная, краснощекая Мавра, девка лет двадцати семи, горластая и всегда веселая, что особенно ценилось Шилиным.
- Много ли человеку надо? - говаривал он, сидя за рюмкою водки и закуской с каким-нибудь приятелем у своего окна. - Домик, да садик, да курочку с уточкой, да Мавру с прибауточкой - и слава тебе, Господи!
И он подмигивал при этом подававшей соленые рыжики либо еще что другое Мавре.
Та удалялась с улыбкой.
- И шут гороховый, прости, Господи! - довольно громко доносилось затем из кухни.
Приятели хохотали.
Важивались в шилинском домике и книжки - исключительно светского содержания: Шилин любил почитать и хорошо был знаком с русской литературой.
Стал захаживать к нему и Белявка; ответ относительно трагедии Зайцева он обещал дать на второй день после спектакля.
В назначенное время пришел Зайцев, и, поджидая Белявку, они разговорились о "Багдадской красавице".
- Чепуха это и дребедень! - возглашал Шилин, ероша свои волосы. - Чушь от альфы и до омеги! Хоть бы это действие взять: прячет человек свою возлюбленную в пещеру и там же иллюминацию делает, орда целая пляшет у него!
- Так-то оно так! Это самое главное - красоту показать человеку…
- И Антуанетина красива!… - насмешливо возразил Шилин. - Что ж, и ее, по-твоему, следовало показывать?
- Я не про такую красоту говорю. А про то, что не надо в театре будней, довольно их и в жизни; надо, - Зайцев провел перед собой руками по воздуху, как бы обрисовывая что-то неопределенное, - ну, я не знаю, как это сказать, иное, лучшее…
- Что же такое иное? Сказку, что ли?
- Сказку, да, да! Вот Пентауров и показал красивую сказку!
- Да не Пентауров совсем! - воскликнул Шилин. - Не будь у этого индюка Белявки - его чепуха так чепухой и осталась бы! Это ж Белявка скрасил ее всякими огнями и выдумками. Входите, кто там? - крикнул он, оглянувшись на стук.
Дверь отворилась, и в горенку вошел тот, кого только что поминали собеседники.
- А, театральное начальство! - приветствовал его хозяин. - А мы, вас ожидаючи, по рюмочке раздавили. Пожалуйте-с. Все с ним о вашей "Багдадской красавице" толковали!
- Да, нашумели мы по усей Рязани! - самодовольно ответил Белявка. - А вам как понравилось?
Белявка увидал на столе штоф с водкою и несколько опустошенных тарелочек с ветчиной и соленьями, потер руки и выразительно уставился на них.
- Мавра, подкрепленьица! - распорядился Шилин.
- Очень понравилось! - ответил Зайцев.
- Ну-с, а о его трагедии что скажете? - спросил Шилин, дав гостю время опрокинуть в себя большую рюмку и закусить грибком.
- Как вам объяснить?… - глубокомысленно произнес Белявка, ловя вилкою прыгавший по тарелке второй гриб. - С одной стороны, будто посвечивает, а с другой - отсвечивает!
- То есть как? - не понял автор.
- А то, шо у ней як звонари на Пасху - все звонят, а никто ничего нэ делает. Ну, взять храфа с Алиной: три дня подряд у саду о любви ей долбить, долбить, шо дятел у березу, и хоть бы шо путное сделал: перстом бы в бок ткнул или поцеловал бы? Да усе Алины, сколько их ни есть на свите, в глаза бы ему за то наплевали!
- Почему же? Они оба мечтают… - возразил Зайцев.
- Три дня? Да живой человек слюной изойдет! Тут явное дело - огребай ее в обе руки и конец. И публике есть на что поглядеть, и актеру чем себя показать! А то ж ни себе ни людям: сидить, шо сыч, и плететь неведомо шо…
Зайцев глянул на Шилина.
- Верно; публике, пожалуй, и не понять! - согласился тот. - Не по зубам ей орех!
- Вот, вот, - подхватил Белявка. - Я не хаю пьесу; говорять, у ней усе хорошо, спору нет, а шо таке им треба - понять нельзя!
- А про предсмертную речь графа на балконе, где он всех крепостных отпускает на волю, что скажете? - спросил Зайцев.
Белявка устремил глаза в потолок, подумал и, как таракан, неопределенно пошевелил пальцами.
- Хороша, но продолговата! - ответил он.
- Значит, на сцене не поставите? - В голосе Зайцева слышалось разочарование.
- Ну, это еще поглядим… - Белявка важно пропустил вторую рюмку. - Порассмотрю, подумаем с барином, поправим, шо треба… Для хороших людей и я рад постараться… Эх, - добавил он, хватив с хозяином по третьей и стукнув ладонью по столу, - усе идеть хорошо, в актерах только у меня недочет. Басу хорошего нет!
- Зачем он вам? - удивился хозяин.
- Как зачем, Господи? Ну, хоть третьего дня калифа взять - разве же то калиф был? "Гассан, взгляни в глаза мне" - как он это сказал? На карачки шоб весь зал попадал, вот как надо было сказать!
- А у меня есть такой на примете… - промолвил Шилин.
Зайцев сидел, задумавшись, и катал из хлеба шарик.
- О? Кто такой? - обрадовался Белявка.
- Попадьи нашей сын, Агафон. Голосина у него - ни один Иерихон не выдержит!
- Да ну? И будет играть у нас?
- Очень хочется парню: просил меня вчера пособить в этом деле. Смутили уж вы его очень своей красавицей!
- А отец Михей с матушкой как глянут?
- Да не похвалят, понятно! Ну да в тайности он хочет, явно не скажется.
- Так, так… А пришлите вы его ко мне, пожалуйста!
- А вы пьеску нашу почитайте, может, и лучше покажется она вам?
Стук в дверь помешал Белявке ответить; вошел новый гость - молодой Хлебодаров с кулечком в руке.
- Именитому купцу наше малиновое! - воскликнул Шилин.
- Хлеб да соль! - сказал тот, сияя всем своим сытым обличьем и ставя у стенки кулечек, из которого выглядывали горлышки бутылок.
- Мавра, подкрепленьица! Ну, что хорошего поделываете? - спросил Тихона хозяин.
- Да старое все… херес нонче с утра мадерили: нейдет иначе!
- Как же это мадерите? - полюбопытствовал Белявка.
- А так-с: сахарцу в нее кладем жженого да кожи кусочек - для духу. И на малагу его обертываем: для той лакрицу пущаем. Вот для пробы принес вам, Смарагд Захарович, две парочки: одобрите ли?
Шилин подмигнул Тихону.
- Спроворил у тятеньки?
- Да ведь иначе как же - без честных перстов не прожить!
- Попробуем, попробуем… - Шилин принялся за откупорку. - А не опоишь ты нас дрянью какой? - добавил он, нюхая вино.
- Помилуйте, да нешто можно?… - ответил Тихон. - Вина у нас превосходные, первый сорт… Мы не то, что другие, - там ведь фуксин да вода со спиртом, вот вам и вино все: собака ежели лапой в него попадет - неделю выть будет!
- Хорошее винцо!… - с видом знатока проговорил Белявка, отведав его и поглядел на свет, приподняв стакан.
- Уж дозвольте тогда и вам полдюжинки представить? - услужливо предложил Тихон.
- Можно, можно, дозволяю…