И я выбросил детские ботиночки нашего сына, которые были отлиты в бронзе и стояли на книжной полке.
— Что она была за женщина?
— Ужасная, — тотчас ответил он. — Просто ужасная. Я мог бы порассказать тебе о ней такого, во что даже трудно поверить.
— Да уж, наверное.
— Она превратила мою жизнь в ад, — мрачно сказал он. — В кромешный ад.
— А что она сделала?
— Ну, дорогая моя, это довольно деликатная тема. Видишь ли, ее сексуальный аппетит просто невозможно было удовлетворить. По крайней мере, я этого не мог, и я сомневаюсь, что какой-либо мужчина на это способен. Она постоянно мне изменяла — именно постоянно. Может быть, у нее что-то не в порядке с психикой, знаешь, какое-нибудь расстройство. Как бы то ни было, она просто не могла себя контролировать. Это очень печальное зрелище: такая привлекательная, образованная женщина бросается на всех подряд — актеров, врачей, чистильщиков обуви, разносчиков льда (в те дни у нас еще был холодильный шкаф, для которого требовался лед), даже на прохожих.
— Она пила?
— В меру. Ее сумасшествие было другого рода. Я никогда не забуду тот день, когда Джон Бэрримор пришел ко мне в студию сфотографироваться для театральной афиши. Моя жена присутствовала при этом, бросила на него один взгляд и потерялась. Он был человеком недюжинного обаяния, хотя и частенько бывал навеселе.
— Я влюбилась в него, когда посмотрела «Янки в Оксфорде»…
— Там снимался Лайонел, — перебил он ее. — Так вот, моя жена последовала за Джоном Бэрримором в его номер в отеле и вернулась только через три дня — и при этом совершенно заболев театром. Вся наша жизнь оказалась цепью подобных неприглядных инцидентов. Однажды мы устраивали у себя вечеринку, и я обнаружил ее в чулане flagrante delicto, то есть стоя,
— с разносчиком из магазина готовых блюд. Это было ужасно.
— Какой позор. Почему ты не бросил ее, Джоу?
— Почему? — спросил он сухо. — Я могу объяснить тебе почему. Потому что я любил ее. Ох, дорогая моя! — страстно воскликнул он, наклонившись вперед и взяв ее руки в свои. — Любовь в самом деле слепа. Мы даруем наше величайшее чувство людям, которые этого вовсе не стоят, потому что не можем ничего с собой поделать. Мы живем жизнью, наполненной страданием и болью — и все это из-за нашей любви. И мы не можем от нее отступиться, потому что она — это все, что мы есть. — Его голова бессильно опустилась.
— Все, что мы есть, — повторил он тихим, срывающимся голосом.
— Ох, Джоу, — пробормотала Элен, придвинулась к нему ближе и обняла его за плечи. Она почувствовала, что он дрожит, и слезы навернулись у нее на глазах.
Он взглянул на нее, снял пенсне и протер его о ткань рукава.
— И вот, дорогая моя, когда она встретила человека, которого приняла за французского барона и который потом оказался теннисистом, она…
— Футболистом.
— Ах, да, футболистом. Ну вот, она сказала, что ее счастье в руках другого, и попросила меня дать ей свободу. Для меня было мукой отпустить ее, но если речь шла о ее счастье, я должен был… В этом заключается любовь, Элен… В том, чтобы принести себя в жертву человеку, которого ты любишь. В каком-то смысле это стало облегчением и для меня, поскольку освобождало меня от боли, которую причиняли мне ее постоянные измены. Но вскоре я обнаружил, что жизнь без нее — ничто. Холод, пустота, одиночество. Прошли годы, прежде чем я оправился от депрессии. Я много раз подумывал о самоубийстве и однажды был очень близок к тому, чтобы совершить его. Но каждый раз я колебался, удерживаемый слабой надеждой, что однажды я встречу женщину, достойную моей любви. — Он повернулся и пристально посмотрел ей в глаза. — Такую женщину, как ты, Элен.
— О, Джоу, — прошептала она, — ты так мил.