Пожертвовав собой?
Жизнь человека коротка относительно моей или азаани, поэтому, хоть мать и не стала бы воскрешать всех подряд, она могла бы помочь Ариадне без серьезных последствий.
У нас случился неприятный разговор, признался
я, чувствуя себя ребенком, напрасно поссорившимся с матерью. Сомневаюсь, что она пошла бы на такое ради меня.
Ты бы знал, сколько неприятных разговор было с ней у меня, засмеялся Индис, резко переключившись на дежурное жизнерадостное лицо.
Я вдруг подумал, как многого не знал о друге. Мы, казалось, круглосуточно находились в состоянии беседы, и всё же я не мог вспомнить, чтобы он когда-либо делился чувствами или страхами, не говоря уже о случаях вроде того, о каком он только что поведал. Влюблялся ли он когда-нибудь? Его любимое блюдо? Я знал, что его любимый цвет темно-синий, но не испытывал ли он наплывов паники, когда ночами сидел у темно-синей копилки небесных слёз, что могла бы пополниться слезами его матери? Я даже точно не знал, кем был его отец, так умело он обходил даже самые простые и важные темы.
Иногда казалось, будто я сотню лет жил, глядя на всё со стороны, но не принимая ни в чём участия. Лишь теперь я понимал, какие сила и труд требовались, чтобы держать все сферы жизни в порядке и гармонии. Лишь теперь понимал, как важно всё то, что я имел как бы безвозмездно, просто так, ничего ради этого не сделав. Как и все, понимал лишь тогда, когда стоял на пороге чего-то нового и неизвестного. Возможно, даже опасного.
После нашего разговора я долго не мог уснуть. Кровать впервые в жизни казалась неудобной. Я думал о том, что мои предки спали на земле, в единении с ней, а мы, возможно, напрасно переняли привычку людей спать на деревянных каркасах с перинами, хоть из-за обладания материалами и имели на них большее право.
На что бы я ни пытался отвлечься, непрошенные мысли лезли в голову, бесцеремонно пробираясь через закрытые ставни и выбивая двери. Меня захлестывали то стыд, то трепет, то счастье, то тоска, приводя к осознанию, что я совершенно не понимал, что мне стоило чувствовать.
Я переживал, что в свете последних событий Ариадне было непросто, и моя несколько неудачная инициатива с поцелуем лишь усугубила ситуацию. Но что чувствовал я сам? Этот вопрос оказался ничуть не легче прочих. Мог ли я претендовать на что-либо в отношениях с лисицей? Ни в коем случае. Стоило ли попытаться? Совершенно точно нет. Нормально ли то, что я робел перед той, о ком знал так мало, перед той, с кем быть не суждено? Не думаю. И почему же тогда я помнил каждую секунду, что провел с ней наедине?
Всю ночь я пребывал в состоянии между сном и бодрствованием. Жизнь вокруг меня текла, и я слышал, как она звучит и двигается, но тело сковало, и я совершенно не ощущал контроля над ним. Казалось, руки и ноги не просто перестали слушаться я чувствовал, как жизнь медленно покидает их, оставляя после себя зияющую, холодную пустоту. Корни деревьев, будто змеи, обвивались вокруг конечностей, связывая их между собой, как я сам поступал с добычей после охоты. Мне хотелось закричать, вырваться из объятий земли, но корни сомкнулись вокруг моей шеи; на мгновение я подумал, будто Мать Природа решила забрать меня к себе, утащив под землю. Импульс бежать копился во мне, превращаясь в огромный, обжигающий ребра шар. Казалось, грудь сейчас разверзнется, освобождая путь неизвестной силе, но та, дойдя до пика, рассредоточилась, теплой волной раскатившись по телу, затем превратившись в покалывание. Молния, подобная возникшей между мной и Ариадной, вновь разразилась не в небе, выбрав меня своей целью; она возникла прямо внутри меня, заставив кровь разогнаться до невероятной скорости, а все мышцы воспылать огнем.
Наполненный небесной силой, я тут же сел, яростно проверяя наличие всех частей тела и их возможность функционировать. Дыхание было тяжелым и громким, сердце стучало в ушах, испуг пеленой застилал взор, потому лишь спустя несколько минут, немного успокоившись, я заметил, что нахожусь не один. Азаани стояла в десяти шагах от меня, напряженная, но не выражающая никаких чувств, и держала руки за спиной, следя за мной одним лишь взглядом. Чуть позади неё испуганная, сгорбившаяся мать с блестящими от слёз глазами. Она смотрела на меня неотрывно, нервно теребя подол своего платья.
Пойдём, Териат.
Маэрэльд сказала это тихо, чтобы не разбудить девочек, и я безоговорочно последовал за ней. Мать коснулась моей руки, что-то обеспокоенно прошептав, но я не услышал слов; я почувствовал лишь острую необходимость обернуться. В воздухе витал терпкий запах горелого. Разорванное в клочья белье, обугленное дерево корпуса кровати и сухие, почти в пыль рассыпавшиеся корни дерева так выглядело моё спальное место.
Это был не сон.
Королева шла впереди, сдержанно выжидая, когда шок отпустит мой разум, но её недовольство и негодование чувствовалось и без слов. Ночной лес был удивительно тих; я представил, как мог кричать во сне,
принесёт, будут куда серьезнее.
Обрадовавшись, что впервые за последнее время освободился не глубокой ночью, а с началом сумерек, я поспешил к Индису. Я был уверен, что ему захочется послушать о том, как задиристый Финдир получилотпор.