Тихая мелодия старенького терминала, кощунственно вмонтированного в старинную столешницу, сообщила, что загрузка завершена и я потянулась к консоли. Пора было заняться именно тем, зачем я и отправилась на Мейфер. Доступ к базе данных Всемирной галактической библиотечной ассоциации Звездного Союза мы получили еще на практике после первого курса. Пальцы привычно набрали адрес, и, клянусь, я обрадовалась окошку с запросом авторизации, как старому другу. Я и не предполагала, что на Мейфере мне понадобится вспоминать, что я все-таки Лисицина, но вход в сеть ВГБА был именной. А дальше, наконец-то, началась настоящая работа. Снять книги с полки, донести их до стола и аккуратно сгрузить стопкой на столешницу.
Взять верхнюю книгу, проверить наличие экслибриса на титульном листе и семнадцатой странице, проставить штамп с изображением морского пейзажа и надписью «библиотека Сен-Мар», если его еще нет. Присвоить книге уникальный номер и вписать его тушью на титульный лист и семнадцатую страницу, зачеркнув, если есть, следы чьей-то прежней попытки привести библиотеку в порядок. Дать туши высохнуть, закрыть книгу и занести её номер в терминал. Найти в базе данных ВГБА библиографическое описание и экспортировать его. Забрать из старого, но тем не менее работающего, принтера распечатанный на самоклеющейся бумаге ярлык, приклеить его на обложку в верхний левый угол и переложить книгу на другую сторону. Когда все книги перекочуют на другую сторону стола отнести книги обратно, на их место на стеллажах. Рутинная, методичная, кропотливая работа, которую под силу делать лишь женщинам мужчина долго не продержится. Я работала, и думала, что неизменная, не потерявшаяся в веках ценность бумажных книг, когда настоящая, семейная библиотека, книги в которую собирают несколько поколений подряд, такой же признак состоятельности, как фамильные драгоценности, или вот, усадьба «с историей» это один из немногих стержней, которые придают нашему миру стабильности.
Жизнь в поместье хоть и казалась неспешной и размеренной, на самом деле ничуть не уступала в темпе ни Веллингтону с его праздностью и гедонизмом, ни Изначальной, со всем её прогрессом. Дни летели, словно разноцветные листья, сорвавшиеся с осеннего дерева при сильном порыве ветра. Прогулка, завтрак с тетушкой, работа в библиотеке, куда Бригита приносила мне ланч, про который, впрочем, я чаще всего забывала. За час до обеда в библиотеку являлась Пруденс с уговорами и в конце концов заставляла меня подняться наверх и привести себя в порядок. Дальше все зависело от настроения тетушки и её планов на вечер. Примерно раз в неделю мы отправлялись в гости, причем я не всегда понимала, почему тетушка выбрала именно этот ужин, раут, суаре, музыкальный вечер или семейный бал. Скоро я заметила, что уже знаю соседей по именам и в лицо, могу поддержать разговор не только о погоде, ну, или хотя бы, понимать о ком идет речь. По субботам у тетушки, после долгого перерыва, вызванного моим приездом на Мейфер, вновь собирался чайный клуб, где она председательствовала. Уж не знаю, что за чай пили эти весьма солидные дамы, и чай ли на самом деле был разлит в чайнички и чашки, но расходились дамы поздно, в отличном настроении и с блестящими глазами.
Но большинство вечеров мы проводили либо дома либо у баронессы Фредерики, тоже перебравшейся в свое поместье, бок о бок с нашим. Дамы занимались делами и документами, и, судя по доносившимся от них терминам, вполне профессионально, я же утыкалась в какую-нибудь из найденных в библиотеке книг, и читала запоем. Иногда мы все вместе, пребывая в лиричном настроении, смотрели по галанету старые мелодрамы. Я ограничивалась чаем и маленькими, воздушными пирожными, каждый раз искренне беспокоясь о фигуре, но не в силах противиться искушению. Белый шпиц Вольфганг, видимо, тоже заботился о моей фигуре, потому что устраивался у моих ног, трогательно вздыхал и преданно трогал меня лапой до тех пор, пока одно из пирожных не отправлялось ему в пасть. Дамы же потягивали ликер, каждый раз посмеиваясь над восхищением, которое у меня вызывали их ликерные наборы. Наверное, с таким же выражением лица я рассматривала в детстве мамину музыкальную шкатулку, под крышкой которой хрупкая, тонкая балерина в невесомой белой пачке на одной ножке крутила бесконечные фуэте под мелодию Шопена.
У тетушки набор был, скорее, дорожным: темно-синяя, покрытая эмалью шкатулка замысловатой формы, расписанная пчелками, стояла на вычурных, позолоченных ножках. Откидывающаяся крышка шкатулки запиралась на крохотный замочек. Стоило приподнять крышку, отделанную изнутри черным деревом, как становились видны маленькие, изящные рюмочки, закрепленные в специальных зажимах и горлышки четырех бутылочек, закрытых притертыми пробками, которые были увенчаны гранеными стеклянными шариками. Чем больше открывалась крышка, тем выше поднималась двухярусная конструкция внутри, и, в конце концов, её можно было взять за кольцо, сделанное в виде двух лебедей, склонивших головы друг к другу, и переставить на стол. У баронессы же высокий, инкрустированный ореховый ящичек, казалось, укрепился на бюро на века, и не собирается сдавать позиций. У этого набора поднимались и раздвигались стенки, да и рюмки с графинами были куда более основательными. Каждый раз, возвращаясь от баронессы, я пыталась понять радует или огорчает меня отсутствие мистера Файна, которого из Веллингтона не отпускали служебные