Боги, пожалуйста Хоть какой-то знак! прошептал он, уже почти не видя за стеной снегопада таранящую заносы Пургу.
И вскоре Боги его услышали.
Куница не поверил собственным глазам, когда за снежными вихрями вдруг увидел сияющий весенней зеленью огонек*, танцующий в морозном воздухе, словно хрупкая бабочка. А когда он понял, что глаза не обманывают его, стал сомневаться в чистоте своего рассудка, ведь Пурга вдруг радостно залаяла, подпрыгнула, вернулась к хозяину и настойчиво потащила за край плаща, когда тот не сдвинулся с места. И все же вскоре Эган сдался, ускорив шаг. Обычно собака остро реагировала на опасность, но сейчас она явно не сомневалась в том, что хозяину и ей самой ничего не угрожает. Через некоторое время огонек погас, но совсем недалеко от него загорелся новый, а следом еще с дюжину мерцающих всполохов, ярко горящих и отражающихся в глазах человека и его преданного зверя.
Он почти бежал, едва поспевая за Пургой. Огоньки настойчиво вели его в самое сердце непроходимой чащи, а ветер с колючим снегом все жестче хлестал ему в спину, будто подгоняя плетью. Ветви деревьев громко скрипели на морозе, цепляли друг друга, точно стараясь выколоть несуществующие глаза, лесные звери забились в норы, и даже волки, бесстрашные стражи лютых ночей, жались к меховым бокам тощих братьев и жалобно скулили от беснующейся непогоды.
Не так быстро, Пурга! задыхаясь, крикнул бастард, но собака не думала сбавлять ход. Она определенно что-то почуяла и теперь будто совсем сошла с ума, увлекая за собой хозяина и подбадривая его радостным скулежом.
Стояла глубокая черная ночь, и если бы не огоньки, сияющие зеленью кошачьих глаз, он бы точно уже сдался и замерз насмерть. Эгану казалось, что он ощущает что-то знакомое в этом волшебном свечении, но сколько бы ни копался в сознании, ничего достойного так и не смог оттуда вытащить. Он знал: что-то ведет его к шансу на спасение. И Куница, собирая силу и волю в кулак, ускорился еще немного, стараясь не терять Пургу из виду. Зеленые отблески играли светом на роскоши ее белоснежного меха и отражались в черноте умных блестящих глаз, слезящихся от ветра.
Она точно знала, куда идти.
***
Он восторженно ахнул, зацепившись за соломинку жизни, и едва не захлебнулся воздухом, когда наконец огни погасли и вывели его к покосившемуся домику, в окнах которого хотя и не горела даже одинокая свеча, но наверняка ждало тепло и защита от пронизывающего ветра. Парень, не веря глазам, обнял Пургу, а та лизнула его в покрасневший от холода нос. У него нашлись силы на смех. Ему казалось, что сейчас он может свернуть горы и переплыть Седое море, даже если на нем бушует страшный шторм. А еще он понимал, что лесные духи жаждут благодарности, и Эган, сняв с груди латунный цветок, очередной подарок очередного любовника, имени которого он при всем желании не мог вспомнить, оставил его на пне, с неподдельной искренностью склоняя голову тому «чему-то», что вывело его к шансу на встречу нового рассвета.
Жди здесь, приказал бастард, потрепав холку собаки. Найди-ка себе уютное местечко.
Та, низко грохнув радостным лаем, принялась копать ночлег в глубоком снегу, работая мощными лапами, а Эган, обнаружив, что замка нет, наскоро отряхнулся и, улыбаясь так добродушно, как только мог, потянул на себя хлипкую, жутко скрипящую дверь, обросшую колючим инеем.
Его улыбка сползла так же моментально, как и расцвела на молодом лице. И хотя бастард решил, что глаза снова играют с ним какую-то злую и совсем несмешную шутку, в огромный роскошный зал, освещенный приглушенным мерцанием горящих в канделябрах свечей, вошел не без серьезных опасений. Он не верил тому, что видит. Просто не могло оказаться так, что за старой дверью перекошенной, едва выдерживающей порывы ветра хибары его ждала роскошь просторных залов, чистота богатых комнат и нежные белые розы, стоящие в тяжелых серебряных вазах, инкрустированных драгоценными камнями.
Он медленно пошел вперед,
озираясь по сторонам и стараясь запоминать дорогу по бесконечным помещениям. Получалось на редкость паршиво. Если комнаты были схожи между собой, как кровные братья, коридоры и вовсе ничем не отличались друг от друга, или так ему казалось от нарастающего страха и непривычных ощущений. Кунице отчетливо мерещилось, что кто-то смотрит ему в спину, но когда он резко оборачивался, то видел лишь таинственный бархатный мрак, разбавленный золотистыми отблесками одомашненного огня. Холодные каменные стены, грязно-серые в мелкую трещину, украшали темные, богато расшитые гобелены, которым позавидовал бы и родовой замок Скурта. Даже издалека в мистическом полумраке было видно дорогую плотную ткань, не тронутую молью, но стоило Эгану сделать всего пару шагов поближе, как он почувствовал леденящий душу холод. На темно-бордовой ткани гобелена отжигали пляски смерти шитые золотыми нитками скелеты, воздевающие руки-кости к небу и скалящиеся, как почуявшие кровь дикие звери, ютящиеся в тесной стальной клетке.
Скелетами на стенах поместье не ограничилось. Чем сильнее бастард вглядывался в темноту, тем больше замечал вещей, заставляющих его нешуточно нервничать. Свечи горели с тихим треском, и бежевый горячий воск стекал на канделябры, стилизованные под человеческие кости. Черепа украшали ножки столов, тяжелые серебряные кубки на них; написанные потрескавшимся от времени маслом портреты давно умерших людей смотрели на него пустыми выцветшими взглядами, тонущими в тенях провалившихся глазниц. Его ноги тонули в пушистых дорогих коврах, но как только он вглядывался в их загадочный узор, узнавал в переплетении орнамента все тех же танцующих скелетиков размером с детскую ладошку. И хотя воздух терпко пах шалфеем и пихтой, Эган чувствовал: он пропитан ароматом смерти и черной магии, принадлежащей одному из немногочисленных некромантов, которыми его пугала в детстве мать-друидка, стоило любопытному мальчишке сунуть усыпанный рыжими веснушками нос куда не следует.