Здесь многое напоминало Марсель, где он прожил восемнадцать лет: улицу Ла-Канбьер, изумительную набережную Корниш, Старую гавань, церковь Сен-Виктор. Старый граф горько усмехнулся: вот как давно не был он дома даже родные места напоминают ему Францию.
«В чем преимущество прошлого перед настоящим и будущим? думал он. В том, что из прошлого можно выбрать то, что тебе нравится».
...Со звонким криком сорвался и низринулся с крутого склона выводок красных куропаток с нежно-белым подбоем крыльев. Сеттер Нерон неподвижно, как изваяние, горящими глазами следил за птицами. Граф плавно спустил курок, грохнул выстрел, за ним другой. Птица перевернулась в воздухе и упала вниз, в каменистую осыпь. Скользя и обрываясь на крутизне, Нерон кинулся к ней и жадно схватил добычу. Но в ту же минуту раздался еще выстрел, и рядом упала вторая куропатка. Сеттер бросился к ней. Граф быстро перезарядил ружье и подождал: не запоздала ли какая-нибудь неосторожная молодая птичка. Через минуту он окликнул собаку, а та никак не могла решить, какую из убитых птиц нести раньше. И вот, со звонким тиликаньем и взмахами коротких крыльев сорвалась еще одна куропатка и тут же свернулась от меткого выстрела, разбросала по воздуху перышки.
Сзади послышался стук копыт. Граф оглянулся. По узкой, опоясывающей лес тропинке прямо на него летел шоколадный в яблоках скакун, в седле уверенно сидела белокурая амазонка в малиновом платье.
Граф бросил ружье, подхватил поводья, похлопал разгоряченного коня.
Наконец-то, Юлия. Я уж отчаялся, он поцеловал ей руку, взял за талию и легко опустил на землю.
Простите, граф, сдерживая учащенное от быстрой езды дыхание, ответила девушка. Я не могла раньше...
Он привязал скакуна рядом со своим, поднял ружье. Нерон укоризненно скулил, не понимая, отчего так быстро кончилась охота и отчего не ценят его труд: вот же они, все три куропатки, лежат около хозяина.
Нерон, лежать! Собака послушно исполнила приказание.
Видите какая. Он показал на выползавшую из-за горы черную тучу. Сейчас польет дождь, быстрей! Взял Юлию за руку, и они быстро пошли по тропинке. Ливень настиг их, когда до дорожки оставалось метров сто, и успел основательно вымочить.
Он растопил печку, придвинул поближе к огню старинное кресло, откупорил вино.
Садитесь, дорогая. И выпейте, протянул ей бокал. Иначе простудитесь.
Она послушно села в скрипучее кресло, пригубила вино. Он пристроился у ее ног, на потертой козьей шкуре. Прогремел гром, ветки нещадно били в мутное оконное стекло.
Ну уж грома вы положительно боитесь, улыбнулся он и тотчас строго добавил: Извольте выпить до дна, сударыня. Вино бургундское.
Она в задумчивости покачала головой.
Значит, так ничего и не боитесь ни быстрой езды, ни грома? продолжал удивляться граф.
С вами я ничего не боюсь. Юлия улыбнулась и тихо добавила: Пока вы меня любите.
Он прижался лицом к ее мокрому платью, положил голову на колени, ощутил тревожащий запах жасмина и понял, что с этой женщиной он будет всегда, пока она его не покинет.
Вы знаете, милый, гладя его волосы, сказала Юлия, я закрыла глаза и представила себя маленькой девочкой в карете, на коленях у меня лежит голова маленького моего брата Мишеля. Мы очень много времени проводили с ним в детстве в карете. Странно, правда? А что делать? Отец умер, не оставив нам, шестерым детям, никаких средств к существованию. И вот с раннего утра моя красивая мама усаживала нас в огромную старую карету, и целый день мы ездили
из дома одной дальней родственницы в дом другой, не менее дальней. Потом в особняк богатого покровителя. Так выходило, что чай пили у одних, обедали у других, ужинали у третьих. В домах близких знакомых нас пускали даже в столовую, а если отношения были недостаточно близкими, тоже не беда: мама шла одна и никогда не забывала посылать что-нибудь со стола ожидавшему в карете голодному выводку. Эта кочевая жизнь доконала ее: она умерла за обедом у очередного благодетеля, и великой княгине доложили, что на мостовой в карете остались три хорошенькие девочки и три мальчика. Самую старшую она взяла к себе. Так я сделалась «фрейлиной».
Юлия помолчала, потом встала, подошла к окну, долго смотрела сквозь запотевшие стекла. Граф подошел к ней, взял за плечи, попытался обнять, но она мягко высвободилась.
А теперь я расскажу вам, граф, как я перестала быть фрейлиной.
Он удивленно поднял брови.
Что случилось, дорогая?
Я сегодня упала в ноги великой княгине и просила у нее прощения и разрешения удалиться. Мы долго плакали вместе с ней... Она простила меня. Это так великодушно.
Вы... ждете ребенка? в его догадке мелькнул испуг. И она это знает?..
Да. Я назвала ей имя отца, потому что она требовала... Я не могла солгать.
Граф побледнел: его связь с великой княгиней была секретом лишь для немногих при дворе, и теперь он не мог понять, что поразило его больше то, что у Юлии будет ребенок, или то, что великая княгиня знает имя отца этого ребенка. У него сейчас даже не хватило фантазии предсказать последствия. Но может, всё к лучшему? Ведь еще несколько минут назад он говорил себе, что не может жить без этой женщины. Да, говорил! Но одно дело говорить, и совсем другое... Завтра бал, и уж там великая княгиня даст ему бой. За что он боялся: за свое будущее, будущее блестящего кавалергардского ротмистра, фаворита, или за судьбу Юлии? Но так нельзя ставить вопрос ведь крах его карьеры означает и прозябание для Юлии.