Стойте здесь, велел Авинов и направился, переступая через рельсы, к паровозу.
Это был локомотив типа «О» с механизмом Джоя, за что его и прозывали «джойкой». Чёрный паровоз выглядел чистеньким и блестел, как начищенный сапог. Вокруг него ходил машинист в тужурке, с маслёнкой в руках, с газетой «Биржевые ведомости», торчавшей из кармана.
Эй, дядя! окликнул его Кирилл. Куда путь держишь?
«Дядя» выпрямился и сказал, щурясь на солнце:
А тебе куда надо, племянничек?
До Киева подбросишь?
Машинист убрал маслёнку на место, тщательно протёр руки старой портянкой и сказал:
Вообчето я туды и направляюсь Только трэба доплатить.
Доплатим! с готовностью заверил его Кирилл.
Так ты не один будешь?
Трое нас.
Железнодорожник задумчиво почесал недельную щетину, достал полный табаку кисет, рванул размашистым движением «Биржевку» и ловко, одним приёмом, скрутил предлинную «козью ножку». Всыпав в неё рубленый
корень самосада, прикурил и затянулся. Щуря глаза от дыма, сказал:
Ладно. Трое так трое. Только учтите кочегара у меня нету, так что будете меня подменять.
Как это?
А так это хватаешь лопату, набираешь угля побольше и кидаешь в топку подальше!
Сделаем! повеселел Авинов.
И четверти часа не прошло, как флегматичный путеец перевёл стрелку резким металлическим звуком щёлкнули рельсы, открывая выход с запасного на главный путь.
Неторопливо вращая колёсико, машинист открыл клапан давления пара и взялся за реверс. Дав гудок, «джойка» шумно выбросила струи белого, как кипень, пара. Задрожала, пробуксовывая колёсами. И тронулась, плавно набирая скорость. Семафор показал «зелёный».
Ближе к ночи паровоз проследовал через большую станцию, многажды меченную жёлтыми огнями. Выглядывая из паровозной будки, Кирилл подсматривал, как под ветром качались жестяные плафоны тускло горящих ламп, и по блестящему от сырости перрону скользили причудливые тени. Часовой с винтовкой старательно выхаживал туда и обратно, бдительно охраняя завоевания революции.
Хоодит проворчал машинист. И чего зря ходить? Боятся, что перрон унесут?
Слушайте, сказал Кирилл, а я до сих пор не знаю, как вас звать.
Дык и я вас не спрашивал. Зови Филимонычем, не ошибёшься Вы мне лучше такое дело объясните: куда бежатьто собрались? От кого я уже понял
Мы не бежим, аксакал, осклабился Саид, мы пробиваемся!
Какой я? нахмурился Филимоныч. Каса сака
Аксакал, сказал Корнилов, значит «белая борода». Это они так уважительно стариков называют.
Эва как протянул машинист. Ну, тогда ладно
На Дон мы пробиваемся, продолжил генерал, морщась. К Каледину.
Вон оно чего Это дело. Атаман, говорят, мужик честный, большевиков на Дон не пущает. А вы, стало быть, с ним на пару. Ага
Не совсем так, вставил Авинов. Это не мы с Калединым, это он с нами.
Перехватив остерегающий взгляд Корнилова, Кирилл покраснел: что у него за язык, в самом деле!
А тыто с кем, Филимоныч? поинтересовался генерал.
А ни с кем, спокойно ответил машинист, я сам по себе. Вона, два моих балбеса вернулись бескозырки набекрень и мозги туда же. Мы, говорят, интернацлисты. Это как, спрашиваю? А так, говорят, что немцы наши братья! Раз так, говорю, гуляйте отседова! И выгнал обоих. Пущай их братцы и кормят Ещё этим меня обзывали как его пролетарьятом, а один еврейчик местный, Изя из ревкома ихнего, мне всё: «Товарищ товарищ». Я ему всё как есть объяснил: мне, говорю, уважение окажи! А уважить можно только через «господина»! Какой я тебе товарищ, говорю, морда твоя жидовская? Обиделся А чего обижаться, спрашивается? Сам же, наверное, тоже из этих интер тьфу ты! Интернацлистов.
Докурив «козью ножку», Филимоныч притоптал окурок и велел Кириллу подбросить угольку.
А мы пока вашему енералу перевязочку сделаем, проворчал он. И не зыркай на меня, подкидывай давай, подкидывай
Киев встретил белогвардейцев шумом и гамом полумиллионного города. Чудилось, что всё население разом снималось с места. В рваных поддевках и сюртуках, в шинельках и бушлатиках, с мешками, облезлыми чемоданами, баулами, тюками люди брали поезда штурмом, битком набивались в тамбуры, висли на тормозных площадках.
Бойцы заградотряда пытались проверять отъезжающих на предмет благонадёжности, но напор толпы был сильнее озлобленных, загнанных людей не пугали даже выстрелы.
На привокзальной площади народ толокся, как на Еврейском базаре в праздник. Быстроглазые босяки рвали из рук вещи, предлагая их поднести, затурканные бабы с корзинами отбивались как могли. Извозчики и дрогали крутились каруселью. Лоточники торговали поштучно папиросами Месаксуди, бубликами и подозрительными пирожками, колбасойкровянкой и сахарными пальцами в розовую и белую полоску.
А двери вокзала были залеплены афишками председателя Викжеля: «Сегодня ночью из Быхова бежал Корнилов сухопутными путями с 400 текинцев. Предписываю всем железнодорожникам принять все меры к задержанию Корнилова. Об аресте меня уведомить».
Вот шакал! скривился Саид. И этот ловить!
Поезд до Харькова опоздал на шесть часов. Обсыпая себя чёрной шлаковой гарью, состав приблизился медленно, погромыхивая буферами и скрипя колёсами.