Всё будет хорошо. Мама предложила уехать далеко далеко, где ты обретёшь покой и новую жизнь.
Глупенькая ты, тихо прозвучало от неё. Я потеряла всё в своей жизни, а возможно, что и саму жизнь. Это как подстрелить птицу в небе, сломать ей крылья и обречь на жалкое существование на земле без неба и свободы полета.
Не говори так! Я буду с тобой всегда, даже замуж не выйду, рассердилась в ответ, и в голосе сквозила обида.
Но сердилась больше на себя, на собственное бессилие: слова не желали выстраиваться в стройные ряды убеждения, не могли доказать, что жизнь, быть может, не столь безжалостна, какой кажется сейчас.
Неожиданно лицо Амии расцвело улыбкой, словно утренний цветок под лучами солнца. Легким прикосновением руки она коснулась моей щеки и прошептала, словно клятву:
Я горжусь тобой, моя маленькая сестренка. Сердце моё жаждет, чтобы жизнь твоя была полна счастья, чтобы дом твой утопал в достатке и любви. И знай, я всегда буду рядом, готовая нянчить твоих детей, одаривая их всей своей любовью, словно они продолжение меня самой.
С того дня Амия стала покидать свою комнату, но в каждом её движении чувствовалась настороженность, словно она боялась обжечься о чужое неосторожное слово.
Она не замечала, как родные, оберегая ее, прятали глаза, полные слёз, за маской шуток и беспечных разговоров.
И тогда я осознала истинное значение нашей семьи. Вспомнились слова отца: «Семья это крепость, где горе и радость делятся на всех, где каждый чувствует боль другого, как свою собственную».
В последнее время отец почти не покидал дом. Казалось, его оставили последние силы силы находиться там, где по коридорам дворца безнаказанно ходит человек, способный по прихоти своей растоптать чужую жизнь,
словно хрупкий цветок.
Ему пришлось отправить письмо, горькое, словно полынь, и разорвать помолвку.
Тяжело даже вообразить, какой бурей отчаяния и скорби отозвалось в его душе это решение, сколько выстраданных слов он вложил в весть, обрывающую нить надежды.
Тихонько собирая пожитки, мы готовились покинуть этот край, надеясь найти приют для наших израненных душ.
Но беда, словно ненасытный зверь, редко приходит в одиночку за ней неотступно крадётся другая.
Дорога в Кимшар была избрана не слепо, не наугад. К этому государству также тянулись нити торговых караванов, соблазняемые невидимым магнитом прибыльных сделок и диковинных товаров.
И самое главное путь вёл вдали от нашего родного дома.
Сердце рвалось посетить свой дом, увидеть Салима и Зухру, но эта встреча несла с собой ядовитый шепот пересудов.
Каждый знал, что союз, некогда скрепленный дружбой, рухнул, оставив зияющую трещину между соседями.
Не будем будить прошлое, с болью в голосе произнес отец, словно каждое слово отзывалось эхом в его душе. Они не ведают истинной причины, по которой мы разорвали союз. Сначала доедем до города Остар, а оттуда, с караваном в Кимшар.
Ему предстояло попросить ещё и свою отставку, подобно просящему милостыню, и у отца не было уверенности в успехе этого прошения.
Ибо должность эта, словно небесный дар, была дарована самим Повелителем, и ледяной страх сковывал сердце перед тем решением, что примет тот.
Тем более требовалась веская причина ухода с поста главного целителя, но возможно ли открыть истинный мотив?
Как донести до Повелителя боль, грызущую душу за дитя, чье счастье украдено?
Как поведать о горечи погребенных надежд?
Ведь перед ним не просто Повелитель, а воплощение власти, чья воля закон, а слово приговор.
Отказ от предложенного поста означал не только личное неповиновение, но и тень сомнения на его мудрость и справедливость.
Как воспримет он эту просьбу? Не сочтет ли пренебрежением и, не дай Богам, и вовсе предательством?
Мы ждали с волнением возвращения отца из дворца. Мама то и дело выходила во двор и прислушивалась к каждому шороху.
Только на следующее день уставший отец появился на пороге.
Он тебя отпустил? Что ты ему сказал? прозвучал нетерпеливый голос мамы, которая подбежала и обняла его.
С неохотой, но отпустил, глухой голос выдавал его сомнения.
Видимо, отец не до конца верил в правдивое решение Повелителя.
Он до сих пор помнил каждое движение, каждый его жест, каждое слово.
Перед его взором встал момент, когда он, низко склонившись в поклоне, стоял напротив Повелителя, облаченного в шелка и бархат, и ощущал себя нагим перед его всевидящим взором.
Слова, словно комья глины, застревали в горле, отказываясь формироваться в стройные фразы оправдания.
В голове бились обрывки фраз, слов, лишь бы смягчить гнев Повелителя.
Его взгляд устремлялся к вышитым золотым узорам на ковре, к дрожащим отблескам света в хрустальных люстрах, к любым деталям, лишь бы не встречаться с пронзительным взглядом Повелителя.
Ведь в этих глазах он видел не просто власть, но и подобие раздражения и ярости.
Он постарался придать голосу твердость, но понимал, что ему удается это с трудом: "Повелитель, я глубоко тронут оказанной мне честью. Но смиренно прошу позволить мне уйти с этого поста. Сердце мое сковано иными заботами, и не позволит мне всецело отдаться служению на столь высоком посту. Я боюсь, что не смогу оправдать Ваше доверие, и это причинит лишь боль и разочарование Вам и мне."