Имя автора памфлета по-прежнему оставалось неизвестным, по крайней мере широкой публике, и я втайне мечтала, что его сочинила женщина. Кто-то вроде меня. И почему, собственно, нет? За анонимной личностью с одинаковым успехом могли скрываться как женщина, так и мужчина. Личность автора занимала меня почти так же сильно, как и написанные им слова.
Джон Патерсон оказался прав. Позже, летом, в декларации, составленной Томасом
Джефферсоном из Виргинии, Континентальный конгресс объявил объединенные колонии «свободными и независимыми штатами».
Я написала мистеру Патерсону, решив избавить бедняжку Элизабет от моих идеалистических бредней.
14 августа 1776 года
Дорогой полковник Патерсон!
Я стала замечать красоту, которая нам дается бесплатно, запах сырой земли, цвет рассветного и закатного неба, утреннюю тишину, чириканье птиц, шум падающего с высоты потока воды. Каждому из нас доступны самые чудесные вещи в мире, и мысль об этом меня утешает.
И все же ничто не порадовало меня больше и не обнадежило сильнее, чем слова только что опубликованной декларации. Жизнь, свобода и стремление к счастью. Я повторяла эти провозглашения снова и снова, пока они не стали для меня словами нового языка. Теперь даже мои шаги отдаются в такт им. Жизнь, свобода и стремление к счастью. Никогда прежде сказанное не проникало так глубоко в мою душу и не воодушевляло. Ибо на что нам жизнь без свободы и на что нам свобода без стремления к счастью?
Как вам кажется, в декларации говорится обо всех людях? И о мужчинах, и о женщинах? Ведь ее слова касаются всех или не касаются никого. Человек не может получить «неотчуждаемые права», а потом объявить, что эти права неотчуждаемы лишь для некоторых. Преподобный Конант объяснил, что «неотчуждаемые» значит, такие, которые дарованы не человеком, но Господом, принадлежат нам, поскольку мы существуем.
Конечно, здесь есть о чем поразмыслить, есть от чего исполниться надеждой и обрести цель. Те, кто подписал декларацию, отдали в залог того, что в ней сказано, свою жизнь, имущество и священное доброе имя. Имущества у меня нет, моя жизнь не принадлежит мне, но я бы отдала ее в залог декларации, если бы только могла.
Остаюсь вашей смиренной слугой, мистер Патерсон!
Дебора Самсон
Я сходила с ним в дом преподобного Кальдера из Третьей баптистской церкви, где вербовщик записывал в армию местных мужчин, а месяц спустя Фрэнсис ушел. Мы понимали, что он не останется.
Дэвид и Дэниел покинули ферму, ничего не сказав ни отцу, ни матери. Но попросили меня сделать это за них.
Я не могу, отчаянно сопротивлялась я. Вы, мальчишки, всегда хотите, чтобы я вас покрывала делала за вас всю работу. Но в этом я помогать не стану.
Но ты ведь не будешь нас останавливать, Роб?
Нет. Я бы тоже ушла. Если бы могла. Но вы должны сказать родителям. Хотя бы письмо им оставьте.
Мы не умеем писать так, как ты. Скажи родителям и позаботься о них. Ты ведь их не оставишь? спросил Дэвид. Он всегда отличался добротой.
Я кивнула, хотя обещать не могла. Я не была Томасам дочерью, моя служба у них подходила к концу. Когда закончится договор, меня не будут удерживать ни закон, ни зов крови. Во мне росло желание убежать. Я тоже хотела пойти на войну.
Замуж? Но за кого? Все ушли на войну. Я выше любого из мальчишек и стариков, которые еще остались, отвечала я.
Да. Ростом ты не уступаешь мне, подметил он. И когда только ты так выросла?
К четырнадцати годам я почти на фут переросла крошечную миссис Томас: при росте в четыре фута девять дюймов та была пусть и ненамного, но все же ниже большинства женщин. Я, наоборот, превосходила большинство по крайней мере, ростом. А Сильванус Конант в последнее время как будто съежился.
Я не хочу смотреть на мужа свысока, призналась я.
Тогда выбери статного мужчину.
Псалом шестьдесят седьмой, стих седьмой: «Бог одиноких вводит в дом, освобождает узников от оков, а непокорные остаются в знойной пустыне», сказала я. Я одинока, связана по рукам и ногам и непокорна. Боюсь, меня ждет лишь знойная пустыня.
Нам надлежит применять к себе слова Писания, Дебора,
но узницей ты никогда не была, заметил преподобный Конант, усмехнувшись моей трактовке псалма. К тому же ты удивительно богата.
От изумления я вскинула брови, но он пояснил:
Ты удивительно многим одарена. А Томасы огорчились бы, узнай они, что ты так о них отзываешься.
Знаю, что огорчились бы, согласилась я.
Он продолжал, морща лоб, и я разглядела тревогу в его голубых глазах:
Ты всегда была для меня отрадой. У меня нет детей, но в своем сердце я признал тебя, как только увидел. Ты походила на жеребенка большие глаза, длинные руки и ноги и так хотела угодить, казалась такой смышленой, трогательной. Ты заслуживала куда большего, чем миссис Тэтчер, признаю это, несмотря на все мое уважение к старой даме. Ты ведь не слишком по ней скучала, Дебора?
Я по ней вовсе не скучала, честно призналась я.
Преподобный Конант снова рассмеялся. Он никогда не хмурился, услышав непочтительные слова, которые то и дело слетали у меня с языка. Он всегда больше ценил искренность, а не приличия. Быть может, в том, что я стала такой, какой стала, есть и его вина.