непременно вонзать ножи в мертвые тела?
Матиас кивнул и опустил голову.
Нет, дитя мое, я не мог солгать, но заговорил примирительно, конечно же, нет. Однако не просто так, но из любви к вам и ради пользы проводит вас через это тяжкое испытание мать Геральда. Поразмысли сам: можно тренироваться на простых мишенях, на мешках с песком, на чучелах, набитых соломой, это легко, но что будет с тобой, когда ты окажешься в настоящем бою? Когда противник наставит на тебя оружие, и у тебя будет одно мгновение, кое и определит, кто из вас останется жив? Сам уразумей: сотню раз ты погибнешь, пока решаешь, можно ли коснуться чужого тела, дозволено ли пронзить его клинком, и что проку тогда от занятий и обучения твоего? В сражении будешь ты либо первым, либо мертвым иное невозможно, сын мой, и слишком хорошо знает об этом мудрая мать Геральда, великая и опытная воительница. Должны вы, ученики наши, преодолеть себя, переломить в себе страх и справедливую мысль о неприкосновенности тела лишь для того, чтобы иметь возможность защитить собственную жизнь, тех, кто вам дорог и кому вы поклялись в верности. Есть и иной смысл в этих занятиях: нужно ощутить разницу между живым и мертвым, дабы не приписывать разлагающейся плоти чувств и впечатлений человеческой души. Сие для вас и повод задуматься о нежизни она есть сочетание жизни и смерти, уникальная связь, разрешенная нам по воле Асхи ради благих целей. Принимать ее или нет, в каком виде и каким путем поддерживать, каждый решает сам, но выбор этот важнейший в нашей судьбе, никакой другой с ним не сравнится. Согласен ли ты? Сможешь ли проявить духовную силу и преодолеть себя?
Матиас слушал беспокойно, взор его то вспыхивал, то угасал, точно он вел внутренний спор сам с собою.
Посмею ли я возразить вам, верховный лорд Арантир? Все, что вы сказали, поистине справедливо. Боюсь только, не смогу я Не справлюсь с собой.
Договаривай, мальчик, я видел, что юноша высказал не все, и положил ему руку на плечо; он замер, но хотя бы не шарахнулся от меня, точно испуганный жеребенок.
Дело, может быть, в отце, владыка Арантир Он всегда говорил мне, что тело, как и душа, священно, и живое, и мертвое, и считал, что глумиться над ним или причинять ему напрасный вред значит осквернять и его, и себя. Когда его просили о бальзамировании, что усопших перед погребением, что тех немертвых, кто еще не успел или не был способен восстановиться, он считал это едва ли не самой достойной работой и так устранял следы ранений, болезней и тления, что никто по виду не отличил бы тела после его вмешательства от истинно живых Он говорил мне, что только почтение к телу как к священному сосуду, как к дару Асхи позволяет ему достигать совершенства в своем искусстве. И я я согласен с ним, владыка Арантир. Для меня тело тоже священно, для меня оно почитаемый сосуд, подаренный богиней, потому я и не могу с ним вот так кинжалы в него метать, стрелы пускать, мечом рубить И сам не могу, и память отца предавать не хочу. Пожалуйста, сир, простите меня, но я правда не сумею.
Я взглянул на Матиаса и поразился произошедшей в нем перемене. Он смотрел на меня в упор почти так же, как Орнелла, когда открывалась мне, рассказывала о том, в чем в глубине души своей была убеждена, и говорил с жаром, с обреченностью и одновременно с гордостью, и глаза его сияли. Нет, Матиас не был слабым просто был иным, мне редко встречались такие среди нашего ордена. Я понимал, сколь трудно ему придется, и ответил ему, как думал:
Не за что прощать тебя, сын мой, и не за что судить. Напротив, я рад: ты обрел понимание, какого иные не достигают за столетие. Справедливы слова твоего отца, да пребудет
его душа с миром подле Асхи. Но скажи, юный Матиас, что произошло с ним? На войне можно было бы ожидать всего, но если в мирное время кто-то посягнул на целителя и ученого Обещаю, я не оставлю сего, найду того, кто погубил достойного мужа, ждет виновного самая суровая кара. Знаешь ли ты, кто это был?
Да благословит вас Асха, владыка Арантир Боюсь только, что никто не сможет покарать убийцу отца, болезнь сгубила его. Он ушел полгода назад. В поветрие, что принесли нам с товарами из дальних земель, он закрыл путь в несколько поместий, дабы зараза не распространялась дальше, ходил за лежащими в горячке, сам заболел и умер, не успел исцелиться все его силы ушли на то, чтобы вылечить других
Так он оставался живым? изумился я. Но ведь принять посвящение он мог даже на смертном одре, а после того, владея такими знаниями, как ты описываешь, легко восстановить тело свое и еще много веков приносить великую пользу! Почему он отказался от выгод нежизни?
Он Я не знаю, как сказать, сир.
Не бойся, продолжай. Нас никто не слышит.
Он не хотел, владыка Арантир. «Есть те достойные, что сохраняют и в нежизни чувствительность души и способность к любви и состраданию, даже при холодном сердце выполняют исправно долг, но я, жалкий грешник, не уверен в себе. Как я смогу врачевать, если забуду о том, что такое телесные невзгоды? Как стану отпускать души грешных, если не буду сочувствовать им, вспоминая сам о своих прегрешениях и понимая, какой стыд и какую скорбь они испытывают? Сумею ли выполнять долг бальзамировщика, если не буду способен разделять печаль по усопшему, если не захочу избавить его близких от избыточного страдания и предъявить им того, кого они любили, в должном виде, в котором они знали его и хотят запомнить? Нет, Матиас, нежизнь не позволит мне этого, и я не должен ее принимать», так он говорил. За ним отказалась и матушка, чтобы быстрее воссоединиться с ним, если будет на то воля Асхи