Не успел я напитаться ее образом, как вновь изменились черты сущности, представшей передо мною. Иной облик приобрела она и имела теперь вид матери Геральды, не просто немолодой, но чудовищно состарившейся, точно все прожитые столетия отпечатались на лице ее. Увидел я в ее руках тончайшую нить вынув из рукава своего кинжал, одним движением перерезала ее древняя наставница. После того странным образом соединились все три лика в один, и каждый остался при этом видимым. Подняла руки стоящая, и увидел я, что их много, а меж ладонями ее протянута паутина невесомая нить, кою прядет она, и что сотканы из паутины сей хляби и твердь, стихии и твари бессчетные, и непрерывно она обновляется, и все в руках этих рождается, живет, умирает, распадается
и вновь рождается, когда укажет Прядущая путь Внезапно узрел я то выступающие, то пропадающие кровавые следы на одеянии ее, словно созданном из мрака, и с ужасом понял, что там, под темным покровом, зияют глубокие раны, кои не может она заживить, занятая великим делом своим. В любви и сильнейшем сострадании выразил я стремление хоть чем-нибудь помочь ей, если когда-либо смогу, понял я, что ничего другого и не надобно мне. Истекая кровью, самоотверженно творила она, и хранила, и разрушала, и творила вновь, и в подвиге своем до того прекрасна была, что мог я смотреть на нее вечно
* * *
Столь глубоко погрузился я в созерцание, что не слышал ни шагов, ни шорохов, только тогда очнулся, когда до слуха моего донеслись звуки, странные для сего священного места и для замка нашего, всхлипывания. Рядом, в соседнем нефе, кто-то плакал.
Я осторожно поднялся, надеясь, что долгою неподвижностью не причинил телу вреда, и вышел из укрытия своего. Передо мною предстало непривычное зрелище: посреди молельного зала стоял на коленях мальчик в одеждах послушника и лил горькие слезы давно я не наблюдал подобных картин
Мы были в молельне одни. Я не хотел беспокоить отрока: он поверял Асхе скорбь, и рыдания должны были принести ему облегчение. Однако шли минуты, а юный послушник и не думал останавливаться. Через некоторое время он настолько обессилел, что подполз к ближайшей колонне, ухватился за нее, прижался к ней лбом своим и заплакал в голос, уже не сдерживаясь. Не чувствовалось в этом ни раскаяния, ни освобождения то были тяжкие слезы отчаяния. Я подошел ближе и тронул его за плечо:
Что с тобою, дитя?
Мальчишка подскочил, точно ужаленный, а обернувшись, отпрянул от меня, будто увидел перед собою мантикору.
Я Сейчас Простите, сир! Я не хотел мешать, я вас не видел услышал я бессвязное; отрок испытывал очевидное стремление уползти за колонну и скрыться с глаз моих. Я сейчас Если позволите, я уйду
Успокойся, мальчик. Не следует начищать полы, пусть даже в святом месте, одеждами своими, оставь прислуге ее работу. Встань.
Мальчишка с трудом поднялся, пряча взгляд. Был это, конечно, тот самый ученик, коего выгнала сегодня прочь из зала мать Геральда. Я подошел ближе, осторожно взял его за подбородок, отчего юнец мой непроизвольно дернулся, и заставил взглянуть мне в глаза:
Из-за сегодняшней неудачи скорбишь? Отчего же столь сильно?
Отрок упрямо сжал губы, и на лице его отразилось нечто, чего я прежде не видел, строптивость и гордость, даже страх в нем победили они. Юноша закрыл глаза и молчал, словно показывал: убей меня, если хочешь, ничего я тебе не скажу.
Я отпустил мальчишку и спросил:
Ответь мне, кто ты и откуда? Как имя твое?
Он сглотнул, открыл глаза и ответил:
Матиас сир. Наше поместье недалеко от Иллума-Надина.
Иллума-Надин Сколь многим я обязан этому городу.
Вот что, юный Матиас. Я хочу побеседовать с тобой, если, конечно, нет у тебя более важных занятий, на секунду я позволил голосу своему звучать иронично.
Нет, верховный лорд Арантир я выдержал паузу, дабы услышать эти слова.
Какая удача! после сего замечания я стал серьезнее. Ступай же к себе, омой лицо свое и уйми слезы, а после того приходи на балкон. Во втором ярусе, знаешь?
Отрок мой кивнул.
Вот и славно. Буду ждать тебя там. Заблудишься прикажи слугам проводить тебя. И приведи одежду в порядок, дитя.
* * *
Я неспешно шел к месту назначенной встречи и думал о Матиасе.
Трудно было мальчишке. Мало того что его отягощали телесные потребности все в кругу нашем пугало его: мертвая плоть, вид и запах тления; неупокоенные души, нередко буйные, страшные, порочные, были среди них такие, что не справлялись с ними и опытные некроманты; странная магия; строгие учителя, живые и пребывающие в нежизни; суровые правила, непонятные пока ритуалы и иные черты бытия нашего... Одинок он был, тосковал, видно, по дому, а вследствие юности ему непросто было найти здесь товарища, подходящего по возрасту и нраву. Я видел, как он украдкой смотрел на Зару девицу, что проявила на уроке матери Геральды особое старание, но та была старше, испытывала радость, лишь вонзая ножи в хладные трупы, и ничего, кроме презрения, не выказывала ему Сидеть бы ему еще лет пять, а то и десять в родном поместье под крылом любящей матушки, уплетать за обе щеки медовые пирожки, читать да учиться. После уж, если бы на то была его воля, он мог явиться к нам и продолжить восхождение к высотам познания. Молод он был, слишком молод