Приятель, ведь я к тебе с поклоном. Я не спроста. Я давно собирался к тебе, да недосуг был. Я так и решил, когда всё перемелется и мука будет, или лучше сказать, когда каша заварится и придётся расхлёбывать то ехать к тебе прямо с поклоном. Заступи и пособи по силе и охоте.
Что такое?
Дело, братец, кровное, сердечное и к тому же погибельное дело. Вот на этакое-то дело я тебя и зову в чужом пиру опохмелиться. Знаю, что только истинные друзья на такое зазыванье не отказывают. Но ведь ты мне сам тот раз заронил слово в душу. Сам сказал, что готов пособить. Ну, вот, я и пришёл. Откажешь в содействии, не откажи в совете. Ты старше меня, да со стороны и дело всякое видней. А у меня туман в голове. Я только вижу, да чую, чего хочу. А как сего достичь не вижу, не чую и могу на полдороге погибнуть... Да не один... Вот что!..
Не один? С кем же? С возлюбленной?
Да.
Ну слава Богу! воскликнул Хрущёв и вскочил с кресла. До тех пор он молчал и с тревогой слушал Борщёва. Ему чудились в сержанте Гурьевские затеи.
Слава Богу... повторил он и, протянув руки Борщёву, прибавил: Располагай, родимый, весь твой. Как брату родному готов помочь. И более того! Потому что, вот родному брату Петру, если с ним будет какая беда, я помочь не могу, да и охоты не будет... Дело глупое и такое, к которому у меня сердце не лежит. Не наше помещичье, и не ваше офицерское дело статскими и государскими делами заниматься. Я знаю соху да борону, да оброк, а ты знай артикул, караул, да вахтпарад... Ну, а вот этакое дело, любовное, мирское дело тут я готов за друга хоть шею себе свихнуть... Говори в чём дело.
Борщёв, ободрённый согласием приятеля, подробно всё рассказал. Хрущёв изредка перебивал его расспросами. Когда сержант кончил, он провёл руками по лицу и задумался. Наступило молчание.
Ну, родимый, заговорил наконец Хрущёв, сразу я тебе ничего не могу сказать. Дело твоё путаное. А путает пуще всего меня поведение князя. Он либо бестия хитрая, прости, что дедушку твоего так называю; либо он пенёк в опёнках. А дело известное, что сии грибы садятся на самые что ни на есть старые и гнилые пни, которые и на дрова-то не годятся. Боюсь я, шибко
боюсь...
Чего?
Не того, чего ты... Боюся я того, чего тебе и в голову не приходило. Орудует тут князь и тебя на самокрутку ведёт. Ему этого и нужно.
Зачем? Что ты! Господь с тобою!
Есть за ним такие дела, что ему нужно дочь в монастырь упечь...
Да он её обожает, боготворит, не надышится на неё... Что ты?..
А за старого пса неволит идти. Полно! Сказки. Ну, да погоди, оставь меня день, другой. Я москвичей знаю не мало. Потолкаюсь, повыспрошу, познакомлюсь с этим камышовым сенатором, представлюсь и к князю, только не через тебя, а сам по себе. И вот как войду в дом, то и буду тебе в помощь. Это, голубчик, главное. А найти попа, тройку, украсть девицу да повенчаться это и сонный сделает без запинки. Тут мудрёного ничего.
Приятели решили повидаться через день снова. Борщёв зашёл к старухе Основской, отрекомендовался ей и посидел с четверть часа.
Основская была очень польщена визитом внука князя Лубянского, у которого в доме бывала в молодости, ещё при жизни его отца, Алексея Михайловича, а затем однажды на бале, уже при княгине Лубянской, супруге нынешнего князя.
Ух, какая красавица была, эта княгиня. И к тому же огонь была! вспомнила Основская.
А что князь, тётушка, простоватый? спросил Хрущёв.
Князь хороший боярин, умный. Ему прозвище "загадчик» в Москве.
Вона как? Слышишь, сержант? Стало быть он хитёр, тётушка?
Да, палец не клади... Да Что ж... Кому, Алёша, нынче можно палец класть в рот! Люди воры нынче.
Да, ныне и беззубым нельзя в рот палец класть! сострил Борщёв.
Если я, тётушка, примусь князя надувать, надую я его?
Зачем такое... Зачем тебе его надувать?
Так, к примеру, тётушка... Надую? Или он меня обморочит?
Где? Ни тебе, ни мне... Князь сама морока! Загадчик!
Слышишь, сержант, рассмеялся Хрущёв. Сама морока!
Старуха верно передала мнение москвичей о князе. Хрущёв, расставаясь с приятелем, почесал шутливо за ухом и повторил:
Сама морока!!
III
Князю Хрущёв особенно понравился. Князь увидел в нём доброго и честного малого, а главное оценил в нём молодого человека, не захотевшего служить в гвардии и предпочитавшего быть, как и он, князь, "рябчиком», но на воле. Сам себе хозяин. Настасья Григорьевна была окончательно обворожена Хрущёвым тем более, что к ней, как к матери Борщёва молодой человек относился искренно, почтительно, без всякой хитрости. Что касается до весёлой Агаши, то Хрущёв в один день пленил её совершенно тем, что смешил и потешал. С Борисом они встретились у князя как старинные знакомые, ещё не видавшиеся в Москве. Княжна, конечно, знала через возлюбленного, всё знала, зачем и в качестве чего явился в дом его приятель. Хрущёв выглядывал, соображал, изучал князя, наводил справки обо всём и обо всех. Даже Солёнушку и Ахмета изучил он. И особенно не понравилась ему эта Солёнушка, которая от крещенья стала русской Прасковьей только по имени, но осталась в душе той же Ногайской татаркой Салиэ.
Некоторые из своих соображений и подозрений Хрущёв передавал Борису, но по большей части говорил: