Князь всё видел, почти всё знал или догадывался, и был доволен, даже счастлив, хотя делал вид, что не замечает и не понимает ничего. Он будто забыл даже, что внук остановился в доме, проездом, на неделю, а живёт около двух месяцев.
В городе уже стали ходить толки о свадьбе сержанта на княжне. Знакомые спорили о том, дозволяет ли церковь брак в такой степени родства. Многие барыни, в особенности сватавшие княжне своих сыновей, находили, что подобный брак и у турок, и у китайцев, не допускается, как самый тяжкий грех и противозаконие, за которое надо в каторгу ссылать.
Однажды вдруг с князем случилось нечто особенное, ужасное!.. Но что именно? осталось до сих пор загадкой...
Князь вдруг призвал внука к себе и, взволнованный спросил у него: как любит он Анюту: как брат сестру должен любить, или как жених невесту?
Я её в жёны хочу!
Если вы благословите! был ответ.
Этого никогда не будет, потому что это невозможно! выговорил князь. Я ошибся. Вы меня обманули... Я думал, что вы как и прежде любитесь по-детски.
И князь потребовал у поражённого как громом Бориса, чтобы он тотчас покинул его дом и ехал к матери.
Борис вышел и тотчас собрался. Он был в таком состоянии, что потом, вспоминая прошлое, не мог отдать себе ясного отчёта обо всём, что он тогда думал, делал и говорил.
Он выехал из дому князя, но не к матери, а назад в Петербург.
Он был уверен тогда, что на полдороге повесится или утопится. Одно он ясно понимал фигуру и лицо Анюты при прощанье.
Княжна, бледная как смерть, пришла в залу, где он, окружённый дворовыми, прощался со всеми. Глаза её остановились на нём, страшные, горящие, но бессмысленные... Они будто узнали что-то, чего не поняли, и это непонятное светится в них страшным светом. Анюта обняла было Бориса, но тотчас опрокинулась и повисла в его руках как мёртвая. Княжну, холодную, без памяти, вынесли девушки и уложили тотчас в постель.
И пока Борис, ничего не видя и не понимая, выезжал из Москвы по Тверской дороге, княжну несколько часов приводили в чувство.
Когда Анюта очнулась, то, оглядевшись, вспомнив и всё поняв, она застонала без слёз в глазах. Князь, сидевший около её постели безотлучно, бросился к дочери и, горячо целуя её, стал шептать:
Анюта... Годик, полгодика подождём. Увидим... Может быть всё устроится.
Но княжна поняла, что это только слова утешенья, стало быть один обман.
С тех пор прошло около года. Время понемногу взяло своё. Княжна, проболев нравственно и физически около месяца, стала понемногу спокойнее, наконец совсем оправилась. Через три месяца разлуки, она была, по-видимому, совершенно спокойна. Однако, понемногу, незаметно, она приучала отца к тому, чтобы никогда ни единым словом не напоминать о прошлом, даже не называть Бориса, даже не говорить об его матери и сестре.
Посторонние не заговаривали с ней о Борщёве, ради щекотливости предмета. Всем в Москве было известно всё случившееся в доме князя, т.е. его внезапное объяснение с внуком и немедленный отъезд сержанта в Петербург.
Многие думали, что сердечная вспышка прошла и княжна образумилась. Но, однажды, когда выискался новый жених и новые сваты, и князь передал дочери о предложении княжна изумилась, потом засмеялась злобным смехом и вдруг тотчас же зарыдала. И всё скрываемое долго, накопившееся на сердце, опять всплыло наружу, и дочь стала упрекать отца первый раз в жизни:
Если вы не хотите этого, если это грех и невозможно, зачем же вы допустили его жить у нас? Разве вы могли ничего не видеть? не заметить? Что же теперь? Теперь мне, кроме монастыря и кельи, нечего желать и нечего ждать.
По моему, греха тут нет, дочушка, ответил князь. За границей иноверцы допускают бракосочетаться даже двоюродному брату с сестрой. Но я не могу тебе дать моего согласия.
Отчего?
Не могу! стоял князь на своём, не объясняясь.
Если нельзя по нашей вере, я хоть в другую веру перейду. Я хоть в бабушкину веру готова идти! горячо сказала Анюта.
Господь с тобою. В турецкую?!
Я не так сужу, батюшка! воскликнула Анюта. Разве мои предки крымские были не люди.
Ну, бросим эту беседу. Помни только, что благословить тебя на этот брак я бы благословил. По мне нету тут греха. Но согласья своего я дать не могу и никогда не дам.
Мне от этого не легче.
Ну, а иного ничего я тебе сказать не могу.
На этом окончилась последняя и единственная беседа отца с дочерью о Борисе.
И вот теперь, чрез девять месяцев, Борис снова был в Москве. Ни княжна, ни он ни на одно мгновение не изменили друг другу за время разлуки.
XIX
Вчера мы всё о тебе с Анютой беседовали, сказал он. Сейчас велю доложить и позвать сюда. Небось уж ей известно от людей, что ты у меня.
И хлопнув раза два, по обычаю, в ладоши, князь крикнул:
Гей, люди!
Затем Артамон Алексеич прислушался. В зале слышны были торопливые шаги кого-то из прислуги и князь крикнул появившемуся лакею:
Чего вас не докличешься? Все провалились. Где Феофан?
Не могу знать.
Колокол что ли мне заводить, да благовестить,
как к заутрени. Прикажи доложить чрез мамушку Прасковью Ивановну княжне, что пожаловал к нам из Питера их братец.
Лакей вышел.