Со стволом не поспоришь, говорит Иван. А где Сашка, теть Наташ?
Да уйди ж ты, зараза! Наталья махнула на пса подолом длинной юбки. Сашка? Да гуляет гдето Драчливый стал. Как бы с этими басурманами не задрался до беды. А вы што ж, все мыкаетесь? Ай, а Димачка не забижают его в вашей армеи?
Каргулов на броне стал пунцовым. Больше всех тетка Наталья жалела взводного и все изза его худобы. Каргулов поджимал губу, краснел как девушка но старухины причитания сносил терпеливо.
Мать свята непорочна да что ж ты такой худой! На, на, Димачка, конфеток, арбариски. Да бери Не смотри на них, оглоедов. Ванька, чево смеешься? Мальчонка, ить, совсем: шеято худюшшая, прям как Сашка мой.
Она тянулась скрюченными пальцами к Каргуловской ноге в пыльном ботинке; дотронувшись до штанины, погладила. Каргулов до боли закусил губу, но стерпел.
И как же таких хиленьких берут в вашу армию?
Каргулов чуть не плакал, распихивал конфеты по карманам. «Арбарииски! страдал Каргулов. Сама не ест, небось, зубы все повыпадали Пацаны ржут. Ну, бабка, опозорила вконец!» Буча скалил хищно зубы. Мишаня, наставив пулемет на мрачные развалины, изредка косился в их сторону, добродушно улыбался.
Потом, когда тушенку оттащит трудяга Витек, когда Пуля, успокоившись, заляжет у черной дыры, ведущей в подвал, начнет тетка Наталья рассказывать про свою жизнь. Ивану поначалу было неинтересно: набожная тетка Наталья все поминала богородицу и вспоминала, как сажали розы они у реки Сунжи в парке. Того парка и в помине уж нет, ям нефтяных нарыли там. Софринцы «вованы» у моста воткнули крест поминальный.
И вот, как ударили в пушки, как застрочили пулеметы окаянные, так мы сначала не поверили а как убило учительницу Клавдею со всею семьей, да как постреляли лысеньких, вон таких как Ванюшка она глянула на Ивана и охнула. Ой, Ванятка, а чего ж глаза у тебя дурные такие, матушка свята прям, будто болеешь ты. Не болеешь, штоль?
Иван на тетку глянул заморгал, задрожали губы спрятался: сам не сообразит отчего, но так, словно застыдился он, как тогда в бане, когда в душу его заглянул ктото с неба. Но то ж бог был Тетка Наталья, охнув, схватила ведро без прихватки, прямо с костра. Иван подумал и как не обожжется, а потом сообразил: руки у нее, ладони черны, короста, а не ладони. Не жжет ее, старую уже не больно ей.
А у Мадины, суседки моей, сын старший, она испуганно огляделась и шепотом: вить в этих был. Убили его. А Мадина кричаала! Я по ихому понимала раньше, щас уж и забыла все Кричала, клялась богом, что теперь и жизни ей не будет, пока десятерых она долго подбирала слово, солдатиков, таких вот как вы, как Димачка ох матушка! не поубивают ее родственники, не отомстят за сынкато.
У Иван шею свело судорогой, пошевелиться не может.
А ить и убили, хвалились на людях, не боялись, подул ветерок, еле слышно скрипит тетка Наталья, головы порезали побасурмански.
Взвилась белая копна на ветру: стала тетка Наталья страшной, неопрятной огромной толстоногой старухой.
Потом и родственников ееных тоже И до сихов пор друг дружку, мать дева
Ошалел Иван: замутило его затрясло аж.
Мишаня заметил с брони, как «жигуль» проехал, остановился, а стекла тонированные, и поехал дальше. Надо торопиться теперь.
Добрая тетка Наталья, добрая. Этото Иван понял сразу. А чего же она так страшно говорит? Страшно Да чего ему, Ивану, уж бояться? Отбоялся он еще в девяносто пятом
Район, где жила теперь тетка Наталья, считался когдато богатым элитным, как теперь говорили. Дорогие особняки, вокруг сады и каменные заборы, улицы тихие ровные.
Тут и армяне проживали до войны, и евреи, и партейные. Размеренная жизнь туточки была до войны.
Теперь одна только тетка Наталья и обитала на этом огромном пустыре, где сады заросли диким вьюном, а элитные развалины
флаг треплется на ветру: гнется флагшток, тонок метал, силен ветер. Иван мимо проходил, остановился. Двое контрактников, мастеровые из Василичазампотыла службы, прикручивают гранитную доску с фамилиями. «Ренат Юля Светлана Пална»
«Чего ж медсеструху написали, она ж с централки?» машинально подумал Иван.
Савва до угла дошел, где разведка. Ждет. Иван постоял и пошел за Саввой, камушек изпод ноги вывернулся.
«Вот чего Комендант же ее перевел к себе ближе в Ленинку. Эх, ты Кассета, кассета, кассета»
К разведке наверх надо по крутой лестнице, там у них турник, штанги с гантелями. Разведчики Бучу уважают как жизнь, спрашивают. Отмахнул Буча брезентуху и вошел внутрь. Темно с улицы. Синий экран мерцает. Народ у телевизора.
Савва подталкивает Ивана:
Смотри, брат, потом пойдем в камеру к тому злому, лечить станем, Савва не обкуренный, не пьяный. Не смеется Савва. Он калмык хладнокровный. Посмотри хорошо, а то ты забывать стал жалеешь.
Иван кулаки до хруста сжал. Зачем он пошел? Как знал, как знал
Уши оттопыренные, лоб крутой, затылок стриженный. Жорка! Кадыка у Жорки нет, по кадыку сталь, широкий нож тудасюда, тудасюда
Будто и не было времени прошедших лет, будто ветром задуло, будто не двадцать шесть исполняется завтра Ивану. Он эту кассету только раз и смотрел. И никогда после не спрашивал об этой кассете, никогда не брал в руки черной пластмассы.